Я больше не понимаю, что, черт возьми, здесь творится.
Вчера, сегодня утром – час назад – я переживал за Джеймса и Адама. Я считал, что перед нами стоит простая и ясная задача: вернуть ребят, убить верховных командующих, плотно пообедать.
А сейчас…
Со всех ног к нам мчатся Назира и Касл, и Брендан, и Нурия, а потом останавливаются и замирают. Переводят взгляд с одного на другого.
Смотрят куда-то назад.
Их глаза округляются, рты раскрываются в невольном вздохе. Я вытягиваю шею, пытаюсь углядеть, что же видят они, и осознаю: прямо на нас движется огромная волна огня.
Я сейчас рухну.
Тело шатается из стороны в сторону. Ноги будто из резины. Я едва выдерживаю собственный вес, и просто чудо, что все еще несу Джей. В сущности, одного быстрого взгляда на сгорбленное, невероятно напряженное тело Уорнера достаточно, чтобы понять: сейчас именно он вывозит все на себе.
Не представляю, как может выжить хоть один из нас. Я не в силах даже пошевелиться. А уж от огненной волны точно не убегу.
И я не вполне понимаю, что происходит потом.
Раздается нечеловеческий вопль, и к нам – р-раз – бросается Стефан. Стефан. Р-раз, и он уже перед нами, р-раз, и уже поднимает Джей. Он перекладывает ее себе на руки, словно тряпичную куклу, и начинает кричать нам, что надо бежать. Касл чуть отстает и поднимает из ближайшего колодца воду. Хотя его попытки потушить пламя не увенчались успехом, этого достаточно, чтобы выиграть необходимое для спасения преимущество. Мы с Уорнером тащим себя в лагерь наравне с остальными, и в ту минуту, как мы пересекаем заградительный барьер, нас встречает море обезумевших лиц. К нам устремляется куча людей, их крики и вопли, вся эта взбалмошная кутерьма сливается в единый и неразрывный ураган звуков. Умом я понимаю, почему они высыпали на улицу, переживают, плачут, выкрикивают вопросы, на которые нет ответа… но здесь и сейчас у меня одно желание: чтобы они убрались с дороги к чертовой матери.
Похоже, Нурия и Сэм читают мои мысли.
Они грозно раздают толпе приказы, и все эти не известные мне люди начинают расходиться. Стефан уже не бежит, просто очень резво идет, при необходимости работая локтями, за что я ему крайне признателен. И когда к нам кидаются Соня и Сара, криками подгоняя следовать за ними в медицинскую палатку, я едва сдерживаюсь, чтобы не расцеловать обеих.
Сдерживаюсь.
Вместо этого, улучив момент, я пытаюсь найти Касла: мне интересно, как он справился. Я оборачиваюсь, осматриваю наш кусочек защищенной земли, и это действует на меня отрезвляюще. Гигантский разрыв между тем, что здесь, и тем, что там.
Здесь, у нас, чистое небо.
Погода приличная. Земля словно наложила себе швы и вновь стала единым целым. От огненной стены, которая преследовала нас по пути в Прибежище, остался лишь слабый дымок. Деревья успокоились, их макушки смотрят верх; а ураган теперь не что иное, как мелкодисперсный туман. Весьма пригожее утро. Я мог бы поклясться, что услышал, как чирикнула птичка.
Похоже, я совсем свихнулся.
Шлепаюсь прямо посередине проторенной тропки, ведущей в наши палатки, утыкаюсь лицом в мокрую траву. Запах свежей, влажной земли бьет в голову, и я вдыхаю его полной грудью, без остатка. Бальзам на душу. Чудо. Мне приходит мысль: А вдруг. А вдруг с нами все будет хорошо. Вдруг я могу закрыть глаза. Передохнуть.
Мимо моего распластанного тела проходит Уорнер, его движения столь собранные, что я резко сажусь.
Идет босиком. У него ни рубашки, ни носков, ни ботинок. Только спортивные брюки. Впервые я замечаю на его груди чудовищный шрам. На руках порезы. Глубокую царапину на шее. Кровь медленно капает на его торс, Уорнер даже не замечает. Сзади он весь в рубцах, впереди вымазан кровью. Похож на психа. Глаза пылают гневом и чем-то еще… что пугает меня до чертиков.
Он догоняет Стефана, который держит Джей (она все еще бьется в припадке), а я ползу к дереву и, используя ствол как опору, встаю на ноги. Потом тащусь за ними, непроизвольно вздрагивая от налетевшего легкого ветерка. Слишком резко оборачиваюсь, высматривая, не летит ли сквозь редколесье кусок железа или какой-то валун, но вижу только Назиру.
– Не переживай. – Успокаивая, она кладет мне на плечо руку. – Внутри Прибежища мы в безопасности.
Я удивленно смотрю на нее. Затем удивленно оглядываюсь вокруг, на привычные белые тенты, окутывающие все отдельно стоящие строения в этом прославленном лагере, в этом убежище.
Назира кивает.
– Да, для этого они и нужны. Нурия усилила здесь светонепроницаемость, придумала какое-то противоядие, что делает нас невосприимчивыми к иллюзиям Эммелины. Два акра земли под защитой, а отражающий материал палаток гарантирует еще большую защиту внутри.
– Откуда ты знаешь? – задаю я вопрос.
– Спросила.
Я онемел. Оцепенел. Словно где-то что-то сломалось, где-то глубоко в мозгу. Глубоко в теле.
– Джульетта, – произношу я.
Это единственное слово, которое я могу сейчас произнести. И Назира не пытается меня поправить, сказать, что на самом деле ее зовут Элла. Она просто берет меня за руку и сжимает.
Элла
Джульетта
Когда я мечтаю, то мечты мои о звуках.
О звуках дождя, который никуда не торопится, постукивает тихонечко по бетону. Дождя, который барабанит, пока звук не превращается в мерный гул. Дождя, такого резкого, сильного, что он сам себя пугает. В моих мечтах капельки воды стекают по губам, по кончикам носов, дождь отскакивает от веток деревьев в неглубокие, сумрачные заводи. Я слышу смерть, когда вдребезги разбиваются лужи под грубым натиском тяжелых шагов.
Я слышу листья…
Листья, трепещущие под весом обреченности, впряженные в ветки, которые так легко погнуть, так легко сломать. Я мечтаю о ветре, долгом, протяжном. Целые метры ветра, акры ветра, бесконечный шелест, который вплавляется в единый порыв. Я слышу, как где-то там, далеко, ветер ворошит на холмах бурьян; слышу, как где-то там, на бесплодных, глухих равнинах кается, завывая, ветер. Я слышу «ш-ш-ш» – так отчаявшиеся реки пытаются успокоить этот мир, который предпринимает бессмысленную попытку успокоить себя.
Но
погребенный
под этим гомоном
звучит одинокий крик, постоянный, непрерывный, изо дня в день его никто не слышит. Мы видим, но не понимаем: именно он заставляет неровно биться сердца, стискивать челюсти и сжимать кулаки. Неожиданно, всегда неожиданно, когда наконец этот долгий вопль прекращается и слышатся слова.
Трясутся руки.
Увядают розы.
Отводит солнце взгляд, и гаснет вдруг звезда.
Ты в комнате, в каморке, нет, в подвале –
