Он чуть отходит.
– На колени.
Застыв, я удивленно смотрю на него. Приказ вполне ясен, но, похоже, я неверно его поняла.
– Сэр?
– На колени, солдат. Живо.
Я подчиняюсь. Пол твердый и холодный, а моя форма такая жесткая, что мне крайне неудобно. Я пребываю в таком положении достаточно долго, ко мне даже подбегает любопытный паучок, вглядывается в меня, прячась под стулом. Я пялюсь на глянцевые ботинки Андерсона, его мускулистые икры заметны даже под тканью брюк. От пола идет смешанный запах: хлорка, лимон и пыль.
Когда он отдает очередной приказ, я поднимаю взгляд.
– А теперь говори, – тихо требует он.
– Сэр? – Я непонимающе моргаю.
– Говори, что я – твой хозяин.
У меня отключается мозг.
Мной овладевает тупое, теплое чувство, глубокий паралич фиксирует язык, заклинивает разум. Меня охватывает страх, он тянет ко дну, и я борюсь, хочу всплыть на поверхность, когтями выцарапываю путь обратно, в реальность.
Смотрю ему в глаза и произношу:
– Вы – мой хозяин.
Губы в натянутой улыбке кривятся, изгибаются. В глазах занимается радость.
– Хорошо, – тихо говорит он. – Даже очень. Как ни странно, ты, возможно, станешь моей любимицей.
Кенджи
Я останавливаюсь перед дверью.
Там Уорнер.
Уорнер вместе с Джеймсом.
Джеймсу выделили отдельную секцию в медицинской палатке – основное помещение переполнено, – и они оба здесь. Уорнер сидит на стуле рядом с кроватью Джеймса, а тот устроился полулежа на куче подушек. Выглядит мальчик нормально, и у меня с души падает камень. Его светло-каштановые волосы отросли чуть длиннее обычного, взгляд лучистых голубых глаз открытый и живой. Впрочем, в нем сквозит усталость, что объясняет подключенную к телу капельницу.
В обычной ситуации Джеймс смог бы исцелить себя сам, однако при сильном истощении это сделать сложнее. Он, наверное, прибыл совсем без сил и обезвоженный. И девушки, вероятно, помогают ускорить процесс выздоровления. Мне немного полегчало.
Джеймс скоро поправится. Он очень сильный мальчик. После всего, через что он прошел…
Через это он тоже пройдет. Теперь он не один.
Уорнер выглядит немногим лучше, чем когда я видел его в последний раз. Все-таки ему надо смыть с тела кровь. Не похоже на Уорнера игнорировать базовые правила гигиены – парень явно близок к настоящему срыву, впрочем, пока, похоже, он в норме. Они с Джеймсом полностью увлечены разговором.
Я продолжаю стоять в дверях, подслушивая, и только задним числом до меня доходит, что надо было оставить их наедине. Однако к тому моменту я уже слишком вовлечен и уйти сложно. Я почти не сомневаюсь, что Андерсон рассказал Джеймсу правду об Уорнере. Или я ничего не понимаю в жизни. Не могу представить такое развитие событий, при котором Андерсон радостно скрыл от Джеймса, что Уорнер – его брат, или что сам он – его отец. Джеймсу все известно. Ему кто-то рассказал. Ясно по выражению лица.
Момент истины.
Сейчас Уорнер и Джеймс наконец-то встретились не как чужие люди, а как братья. В голове не укладывается.
Они разговаривают очень тихо, я могу разобрать лишь отдельные обрывки фраз, поэтому решаюсь на шаг поистине достойный порицания: становлюсь невидимым и захожу в комнату.
Уорнер мгновенно напрягается.
Черт.
Оглядывает комнату, по глазам видно – он в полной боевой готовности. У него слишком развиты чувства.
Я тихонечко сдаю на пару шагов назад.
– Ты не отвечаешь на мой вопрос. – Джеймс тыкает Уорнера в плечо. Тот сбрасывает руку и, прищурив глаза, смотрит на точку всего в тридцати сантиметрах от меня.
Крайне неохотно Уорнер разворачивается лицом к десятилетнему ребенку.
– Да, – несколько отрешенно реагирует он. – То есть… О чем ты говорил?
– Почему ты мне не рассказывал? – Джеймс садится ровнее. Простыни спадают, сбиваясь на коленях. – Почему ты мне раньше ничего не говорил? Мы ведь так долго жили вместе…
– Не хотел тебя напугать.
– А с чего мне пугаться?
Уорнер кидает взгляд в окно и тихо признается:
– Все знают, обаяние – не мой конек.
– Так нечестно, – произносит Джеймс. Он выглядит искренне расстроенным, однако истощение не позволяет реагировать излишне активно. – Я видал людей намного хуже.
– Да. Теперь я понимаю.
– И никто мне не сказал. Не могу поверить, что никто не сказал. Даже Адам. Я на него рассердился. – Джеймс колеблется. – И что, все знали? Кенджи тоже?
Я напрягаюсь.
Уорнер разворачивается, на сей раз смотрит прямо на меня и говорит:
– Почему бы тебе самому не спросить?
– Сукин сын, – бормочу я под нос, и моя невидимость испаряется.
Уорнер почти улыбается. У Джеймса глаза вылезают на лоб.
Да, не на такую встречу друзей я рассчитывал.
Лицо Джеймса расползается в широчайшей улыбке, которая – и здесь я полностью честен – творит с моим самолюбием чудо. Мальчик сбрасывает покрывала и пытается спрыгнуть с кровати, босоногий, позабыв про торчащую из руки иголку, и за эти две с половиной секунды я умудряюсь испытать одновременно и радость, и ужас.
С криком кидаюсь вперед, хочу его остановить, чтобы не открылась рана на плече. Уорнер меня опережает. Он уже на ногах, не очень аккуратно толкает мальчика обратно в кровать.
– Ой, – вспыхивает Джеймс. – Извините.
Я все же хватаю его в охапку, заключаю в долгие и крепкие объятия, и он так льнет ко мне, будто его в жизни никто не обнимал. Стараюсь подавить приступ гнева – тщетно. Ради всего святого, это же десятилетний мальчик! Он столько всего вынес. Почему его до сих пор никто не утешил?
Когда мы наконец размыкаем объятия, Джеймс размазывает по лицу слезы, а я отворачиваюсь, сажусь в изножье его кровати и замечаю, как в глазах Уорнера мелькает боль. Доля секунды, но ее достаточно, чтобы я начал переживать за этого парня. Похоже, он снова стал человеком.
– Привет! – Я впервые обращаюсь непосредственно к Уорнеру. – Так что ты… что ты тут делаешь?
Уорнер смотрит на меня, будто на букашку. Фирменный взгляд.
– А что я, по-твоему, тут делаю?
– Серьезно? – Мне сложно скрыть удивление. – Я и не думал, что ты проявишь такую… эмоциональную ответственность. – Улыбаюсь Джеймсу. Тот с любопытством смотрит на нас. – Но я рад, что ошибся, дружище. И прости, что заблуждался на твой счет.
– Я собираю информацию, – сухо отвечает Уорнер. – Джеймс – один из немногих, кто может сказать, где мой отец.
