«Брожение в армии началось на почве недовольства высшим командным составом… а также, несомненно, было результатом многолетней упорной агитации в войсках. Впоследствии недовольство это перенеслось на доблестное, ни в чем не повинное младшее офицерство и своим последствием имело ужасное пролитие дорогой нам офицерской крови, свидетелями чего мы все были с содроганием и отвращением при полном разложении армии, после февральского переворота»
[41].
В общем, найти среди многочисленного российского генералитета подлинных Суворова или Скобелева, к тому же еще и преданного «идеалам свободы и демократии», Временное правительство не смогло, а потому выдвинуло военного министра из своей «политической» среды. Но уже через два месяца Гучкова на этом посту заменил очередной желающий «порулить армией» — А. Ф. Керенский, подписавший приказ, гарантировавший всем военнослужащим «права граждан»: во внеслужебное время «открыто исповедовать» свои политические, религиозные, социальные и прочие взгляды. Этот приказ офицерство восприняло как очередной удар по устоям армии… Вот он, реванш извечной зависти штатских к тем, кто имеет честь носить военный мундир!
Гучков изначально поступил так, как и следует поступать политическому деятелю: 9 марта военный министр обратился к войскам… через газеты. Ранее такого не бывало. «Слушайтесь ваших начальников, помня, что армия без дисциплины врагу не страшна, — призвал министр с печатных страниц. — Не слушайте сеющих рознь. Много немецких шпионов, скрываясь под серой солдатской шинелью, мутят и волнуют вашу среду. Верьте своим офицерам».
Прямо-таки лермонтовский мотив — слова злосчастного Грушницкого: «…и под серой солдатской шинелью может биться благородное сердце»! Неужели таким путем, подобными рассуждениями можно было повлиять на безграмотную солдатскую массу?! Влияние газет Гучков, очевидно, переоценивал — хотя фронтовики, сориентированные большевиками, и требовали «свободы печати», но отнюдь не потому, что их смущала цензура, а потому, что твердо знали: если к бумажке приложить полковую печать с двуглавым орлом, то для деревни это будет неоспоримый документ. Так пусть печать и будет «свободна» для общего пользования!
К тому же утверждения новоиспеченного главы военного ведомства шли вразрез с положениями столь лестного для солдат приказа, якобы передававшего всю власть в армии им самим — то есть органу с заманчивым названием «Совет рабочих и солдатских депутатов».
Одиннадцатого марта Гучков вновь обратился к войскам «через прессу»: «Враг угрожает столице. Петроград и его окрестности наводнены германскими шпионами… Они скрываются всюду. Нет звания, которым шпион не назывался бы, нет занятия, которым он не старался бы прикрыть свое гнусное дело. Он переодевается во всякую форму и, скрываясь в толпе, мутит и волнует робких и слабых.
Нужна контрразведка. Генеральный штаб это дело наладит. Граждане и воины, не спутайте этих верных людей с агентами сыска былого режима. Новой власти сыска не нужно. Она управляет в согласии с волей народа. Но она не допустит, чтобы среди вас работали агенты Вильгельма. Следите за собой. Не выдавайте плана обороны».
Подобное министерское прекраснодушие никак не представляется убедительным, однако можно сказать, что таким образом Гучков «легализовал» существование контрразведывательной службы. Ведь до Февральской революции она была настолько засекречена, что не могла рассчитывать на содействие ни общества, ни даже правительственных учреждений. Временное правительство, которое надеялось победоносно завершить войну, увидело в военной контрразведке чуть ли не главный свой резерв для выполнения этой задачи.
Между тем не снималась с повестки дня и необходимость борьбы с германским и австрийским шпионством — активность спецслужб противника после крушения царизма лишь возросла. Обратимся опять-таки к прессе тех дней. В своем интервью, опубликованном в вечернем выпуске «Биржевых новостей» 15 марта, известный нам полковник А. С. Резанов говорил: «Немцы со свойственной им системностью (в газете «систематичностью». — А. Б.) не замедлили использовать то ослабление надзора, которое было вызвано последними событиями, и усилили свою шпионскую деятельность в России»
[42].
В этой связи уже 12 и 13 марта Генштаб направил в штабы фронтов, во все военные округа и в Ставку приказ Гучкова, в котором предписывалось «принять самые энергичные меры к усилению работы органов контрразведки» и сохранить — впредь до особого распоряжения! — весь ранее работавший личный состав. При этом министр стремился нацелить военную контрразведку на борьбу не только с неприятельским шпионажем, но и с разрастающимся хаосом в стране и в армии.
Девятнадцатого марта вопрос о контрразведке был рассмотрен Временным правительством. Так как жандармские учреждения были ликвидированы, задачу борьбы с иностранным шпионажем было решено полностью возложить на военное ведомство. Однако разработка правовых и организационных основ контрразведывательной службы была поручена комиссии, в которую вошли представители на только Военного и Морского министерств, но также и МИД, МВД, Министерства торговли и промышленности и прокуратуры Петроградской судебной палаты.
Через месяц были разработаны два «Временных положения о контрразведывательной службе» — одно для внутренних округов, другое для армий и фронтов, «Временное положение о курсах контрразведывательной службы при ГУГШ» и штатное расписание для всех контрразведывательных органов, которые тут же и вступили в силу. «Временное положение о морской контрразведывательной службе на театре военных действий» было утверждено в конце июня. Подготовленный тогда же проект «Временного положения о правах и обязанностях чинов сухопутной и морской контрразведывательной службы по производству расследований» был утвержден Временным правительством 17 июня, накануне начала наступления на Юго-Западном фронте — последнего наступления русской армии… Полный текст этого документа был опубликован в «Вестнике Временного правительства», а его основные положения изложены на страницах ряда газет. Причем даже «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» не преминули сообщить читателям о том, что реорганизованная контрразведка не причастна к политическому сыску, а контрразведчики «на трудном, ответственном и почетном поприще выполняют свой патриотический долг».
Это, конечно, звучит прекрасно, но вспомним о той самой «германской пропаганде», о которой писал Родзянко, о недавних кровавых событиях, произошедших в войсках. Понятно, что призывы на уровне «Русс, сдавайся!» были неэффективны, а вот революционная агитация и демократические лозунги многих брали за живое… Нет сомнения, что на данном этапе интересы противника и большевиков совпадали, но это совсем не значит, что последние работали на противника. Как видно, с «деструктивной» — от кого бы она ни шла — пропагандой и ее последствиями не могло и не умело бороться не только царское, но и Временное правительство, фактически «выпустившее джинна из бутылки»… Последующие попытки подавить убеждения пулеметами привели к обратному результату.
