— Я всегда готова.
От ответа племянницы у Килпатрик на глаза навернулись слезы.
Будь она моей родной дочерью, я бы не смогла любить ее сильнее.
— Не выходи, пока не скажу или пока не придется выйти.
— Поняла.
Мерси сунула рацию обратно в карман и взглянула на картинки с камер.
Где же этот ублюдок?
37
У меня есть брат.
Ощущение, будто кто-то пытается стереть с моего сердца фразу «я — единственный ребенок», хотя она все еще проступает сквозь пятна лжи. Словно в первоначальный текст топорно, грубо, корявым почерком вписали слова «брат и сестра». Они не помещаются в сердце. Пока не помещаются.
Мой лучший друг — мой брат.
Я всегда чувствовала, что наши отношении крепче, чем обычная дружба. Теперь я смотрю на него, и мое сердце переполнено счастьем: оно знает правду. Возможно, я и сама догадалась бы, если б внимательнее прислушивалась к внутреннему голосу.
Но человек снаружи — тоже мой брат. И мое сердце отказывается принять это.
— Габриэль подожжет сарай? — спрашиваю я Кристиана, выглядывая из чердачного окошка и чувствуя, как желудок подступает к горлу: так сильно я волнуюсь за дочь.
Морриган.
Пожар.
Поскольку мы жили среди леса, мать очень боялась пожаров, и этот страх передался мне. Не просто боязнь лесных пожаров — боязнь огня в целом.
«Ведьм сжигают», — часто говорила мне Оливия.
«Мы не ведьмы», — возражала я.
«Не важно. Они верят в это, и этого достаточно».
«Очнись, на дворе не семнадцатый век».
«Хм… Не дерзи».
Пока я ищу взглядом своего брата Кристиана, в голове всплывают слова матери.
— Тут слишком сыро, — говорит Кристиан. Он стоит, прислонившись к окну, и смотрит наружу. — Всё в снегу. Развести огонь практически невозможно.
Вместо ответа я выразительно смотрю на дымящийся «Хаммер».
— Когда мы были детьми, у него пару раз были проблемы из-за того, что он баловался с горючими веществами, — голос Кристиана преисполнен отвращения. — Интересно, сколько раз он не попался…
— Мы не видим его, — докладываю я Мерси вниз.
— Продолжайте искать. Он где-то рядом, — командует она. — Видите его машину?
— Еле-еле. Только фары, — отвечаю я.
Из окна напротив виден сарай. Дыма нет. Это вселяет слабую надежду, что Морриган пока невредима.
— Габриэль уже не ребенок, — говорю я Кристиану. — То, что он сделал, — непростительно. — Слезы обжигают щеки. Горло сдавливает. — Моя мать…
Больше говорить я не могу.
Кристиан, кажется, тоже готов расплакаться.
— Мне очень жаль, Саломея. Я знаю, как дорога тебе была Оливия…
— Мне нравился твой отец. Я всегда надеялась, что вы восстановите прежние отношения. Я пыталась образумить его.
— Он упрямый.
Как и его сын.
— Почему ты не рассказал, что он мой отец? — шепчу я. — Ты знал это столько лет…
Кристиан не поворачивается от окна, не желая встречаться со мной взглядом. Даже со спины я могу разглядеть в нем отцовское упрямство.
— А ты не говорила, что дружишь с моим отцом. С человеком, который практически отрекся от меня, — огрызается он.
— Это не то же самое, и ты это прекрасно понимаешь.
У Кристиана хватает совести кивнуть, признавая мою правоту. Заметно, что он борется сам с собой, желая открыть правду.
— Почему не рассказал… Ну, по многим причинам.
Я жду продолжения.
— Я не был до конца уверен, что отец сказал правду. Не хотелось распускать непроверенные слухи.
— Но теперь ты веришь, что это правда?
— Когда ты попросила спрятать тебя, я кое-что разузнал. Я выяснил, что тот, кого ты считала биологическим отцом, никак не мог им быть… Потому что тогда он уже сидел в тюрьме. — Наконец Кристиан смотрит мне в глаза. — Я нашел запись о твоем крещении. Ты родилась не в тот день, когда думаешь.
— А когда же? — шепчу я. Колени подгибаются.
— Вроде бы в сентябре, а не в марте. Примерно на шесть месяцев раньше.
Я всматриваюсь в его лицо, ища признаки лжи. Кристиана окружает искренность. Я с трудом перевожу дыхание.
— Но это еще не всё, — продолжает он. — Ты была моим лучшим другом… я не хотел, чтоб наши отношения изменились. Узнай ты правду, все стало бы по-другому. — На последнем слове его голос дрожит.
— Почему ты уверен, что по-другому?
Однако в душе я понимаю: он прав. Наша дружба была… и по-прежнему является особенной — возможно, как раз потому, что мы родственники, хотя с самого начала и не подозревали об этом. Я не могу ненавидеть Кристиана за то, что он скрывал правду. И никогда не смогла бы возненавидеть. Я просто разочарована.
Я ищу в его лице фамильное сходство. Возможно, оно есть — форма рта… разрез глаз…
— Я всю жизнь была уверена, что во мне опасные гены… Мой отец делал ужасные вещи. — Мой голос дрожит. — И я старалась ему соответствовать. Я развлекалась… спала с людьми и играла их чувствами, сваливая вину на отцовские гены. — Я прикрываю глаза ладонями, не в силах вынести сочувствие в глазах Кристиана. — Но на самом деле это я виновата… дело не в генах… только во мне.
Тело пронизывает дрожь. Все в моей жизни оказалось ложью.
— Вот он! — доносится снизу крик Мерси. — С той стороны машины.
Всматриваюсь, но никого не вижу.
— Он что, уезжает? — кричу я Мерси.
Беги к Морриган. Живо.
— Не знаю. Если б он хотел уехать, то, скорее всего, уже сделал бы это.
Я бросаюсь к перилам и смотрю вниз, на первый этаж.
— Мы можем добраться до сарая?
— Ты никуда не пойдешь. Я спасу девочек. — Мы с Мерси скрещиваем взгляды. — Кто-то должен остаться, чтобы следить за ним и прикрывать меня.
Все правильно, хотя я понимаю: Мерси также использует этот довод, чтобы мы оставались внутри. Теперь я восхищаюсь и доверяю этой женщине — агенту ФБР. Она сильная, и у нее доброе сердце. Жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах.
— Он выходит! — кричит сзади Кристиан.
Я оборачиваюсь. Он прыгает на меня и опрокидывает на пол, навалившись всем телом. Окно разбивается, я прикрываю голову от летящих осколков. Снаружи доносится эхо выстрела.
* * *
Когда от выстрела разлетелось чердачное окно, Мерси бросилась на пол рядом с печкой.
