«Это поправимо, дайте только срок», — подумал Бруно.
— Не унывай, парень, — обратился он к греческому флотоводцу Георгиосу, увидев ошеломленное выражение на его лице. — Зимой отстроим твой флот заново. Базилевс ничего не потеряет, положись на мое слово.
«Не унывать? — подумал Георгиос. — Все мои галеры потоплены за одно утро, уничтожены, как мы уничтожали бесчисленные арабские суда. Моим морякам приходится вести уличные бои с городской чернью под знаменами чужого императора. А секрет греческого огня… нет, он, конечно же, не раскрыт. Но опасность есть… Не унывать? Да он с ума сошел!»
«Даже лучшие из моих военных советников крайне озабочены, — признался себе Бруно. — У Георгиоса на это есть причины. Но Агилульф…» Дух императора взыграл в упрямом противоречии с настроением его приближенных.
— Ладно, — сказал Бруно. — Враги неожиданно напали на нас в Остии. И мы еще не до конца разобрались с городским сбродом. Папа Иоанн до сих пор не у меня в руках. А теперь послушайте. Все это не имеет значения. Не правда ли, Эркенберт, твое святейшество? Вспомним, что говорил капеллан Арно. В любой военной кампании нужно определить ее шверпункт, главную точку приложения сил. В нашем случае шверпункт ясен; только одно остается важным с тех пор, как мы нашли Грааль. Раз и навсегда покончить с моим врагом, единым королем. Едва мы это сделаем, все остальное уладится. Город будет усмирен за неделю. Папу Иоанна нам выдаст какой-нибудь предатель. Флот можно отстроить. Но если мы не выполним самую важную задачу…
— Все остальные навалятся на нас, — подытожил Агилульф, — и мы будем разбиты.
При последних словах он покосился на Георгиоса. Агилульф не забыл, кто сжег его отряд и изувечил его самого греческим огнем, и не поверил уверениям, что это вышло случайно.
— Но мы это сделаем, — сказал Эркенберт, папа Петр II, как он теперь себя называл.
Он еще не сменил свою поношенную черную сутану на одежды наместника святого Петра. Подлинные папские регалии не удалось найти, да и само избрание Эркенберта было слишком поспешным, проведенным едва ли третью полного состава конклава с многочисленными нарушениями процедуры. И все же император был прав. Кардиналов можно будет собрать еще раз, регалии разыскать или заменить новыми. Главное — победа.
— Я готов на время забыть о своем папстве и вернуться к исполнению прежних обязанностей в армии императора, — продолжал Эркенберт. — Потомки «Волка войны» займут позиции, как только будет получен приказ.
— Какую пользу нам принесут осадные орудия против армии на марше? — спросил Агилульф.
— Кто знает? — буркнул император. — Мы имеем дело не с обычным человеком, никто из нас не должен об этом забывать. Он обманывал всех своих врагов. Он даже меня обманывал. Но в деле с Граалем ему не удалось меня обмануть. Мы должны быть так же хитры, как он. Благодарю тебя, твое святейшество. Будь у каждого моего воина такой же боевой дух, наша победа была бы обеспечена.
— Победа нам обеспечена, — сказал Эркенберт. — In hoc signo vinces. С этим знаком победишь.
Сквозь разбитое окно разграбленной виллы он показал на знамя с изображенным на нем Граалем, водруженное над золотым реликварием, где теперь хранился сам Грааль. Вокруг святыни всегда стояли четыре риттера в полном вооружении, с обнаженными мечами и с символами новой воинствующей церкви и «Дара Петра».
«Но ведь эта лесенка — знак и нашего врага тоже, — подумал Агилульф. — Две противоборствующие стороны с одним и тем же знаком. Два умных вождя. По две, от силы по три тысячи настоящих воинов в каждой армии, и бог знает сколько отребья под нашим знаменем. Исход такой битвы может решить любая мелочь».
Армия Пути бодро маршировала по древней каменной дороге, ведущей из гавани в Рим, Вечный город, центр вселенной. По мере продвижения обрадованные и удивленные крики воинов звучали все реже, воображение воинов было подавлено неимоверной величиной каменных плит, по которым они ступали, роскошью каменных построек на каждом холме, общей атмосферой древности и давно ушедшего величия. Они видели Стамфорд, но по сравнению с этими предместьями Рима он был просто деревней. Они видели Кордову, и это была не деревня, а столица, превосходящая даже Рим по количеству жителей, оживленности и богатству. Но когда Кордова была еще деревней, Рим правил миром. Появлялось ощущение, что стоит копнуть эту землю лопатой — и откроется прах былого могущества.
«От таких картин воины робеют и сбиваются в кучу», — подумал Шеф.
Он выслал вперед сотню викингов под командованием Гудмунда, всегда стремящегося быть первым там, где пахнет наживой. Шеф велел им идти рядом с дорогой, проверять окрестности на случай засады. Кругом было слишком много изгородей и слишком много стен.
Под палящими лучами солнца передовой отряд вернулся на дорогу, плетясь нестройной вооруженной ватагой в сотне ярдов от арбалетчиков, охраняющих катапультный обоз. Когда солнце сместится на ширину ладони, надо будет объявить привал и перестроить порядки.
На холме по правую руку раздалось пение труб. Другие трубы отозвались им слева. Не попала ли длинная извивающаяся колонна людей и машин в засаду? Шеф надеялся на это. При атаке с флангов противник будет вынужден преодолевать добрый фарлонг пересеченной местности под залпами пятисот арбалетов.
Но вместо этого из-за оливковых деревьев, росших в пятидесяти ярдах от передового отряда викингов, выскочили легкие всадники. Шеф едва успел их разглядеть, заметить широкополые шляпы и длинные десятифутовые стрекала пастухов-баккалариев, согнанных в армию императорским эдиктом, как вдруг стрекала опрокинулись из вертикального положения в боевое и все скрылось в мгновенно поднявшейся туче пыли.
Викинги удивились, но не испугались. Они тут же выхватили свои мечи и засверкали боевыми топорами. Разболтанный походный порядок с четкостью машины превратился в узкий фронт поднятых щитов и изготовленных для броска сулиц.
Пастухи не пытались атаковать в лоб, они разделились и обрушились на оба фланга. Пролетая на неоседланных лошадях, баккаларии кидали дротики, чтобы поразить врага в лицо или горло. Викинги кричали, суетились, мешая друг другу. Обе колонны конницы, зайдя в тыл пехоте, развернулись и прошлись назад вдоль смешавшегося строя викингов. Они кололи стрекалами людей, не успевших развернуть строй. Напрасно норманны потрясали оружием и издавали воинственные кличи, призывая врага сойтись с ними лицом к лицу.
Арбалетчики зарядили свое оружие и ринулись вперед, чтобы найти позицию для стрельбы в клубящейся пыли. Шеф видел, как один из них припал на колено и старательно прицелился во всадника, пустившего лошадь в курбет ярдах в двадцати. Пастух соскользнул по спине лошади — седла у него не было — и повис на ее боку, цепляясь рукой за гриву, а ногой за круп. Пока арбалетчик менял прицел, чтобы поразить если не укрывшегося седока, то его коня, другой вопящий кентавр выскочил из пыли, вонзил стрекало англичанину между лопаток, на ходу наклонил древко, чтобы высвободить острие, развернулся, загнанным оленем перемахнул через стену и исчез среди деревьев.
