— До норфолкских болот отсюда тысяча миль! — вскричала Свандис.
— Септимания все-таки поближе, — сказал Соломон. — Я могу спрятать его там на время. Мой народ не хочет, чтобы новый мессия будоражил мир.
— Вы трое, берите его, — сказал Фарман. — У него остались браслеты, и вот еще золото, что было на корабле. — Он бросил на землю мешок. — Спрячьтесь здесь, пока не уйдут все люди императора и люди Пути, пока не вернутся местные жители. Если выживет, отвезите его домой, но пусть об этом никто не знает. Пути он больше не нужен. — Фарман склонился над королем, снял с него амулет Пути. — Я куда-нибудь подброшу амулет, чтобы его обязательно нашли. Тогда подумают, что король мертв.
— Но люди не узнают правды, — сказала Свандис.
— И подменят ее вымыслом. Будут рассказывать, как верные друзья унесли Шефа с поля битвы и больше их никто не видел. Все попали в Асгард, в Валгаллу, в Трудвангар. Боги приняли их, сделали равными себе. Он не бог, который стал человеком, а человек, который стал богом. Это хорошая легенда для грядущих времен.
Фарман повернулся и безмолвно исчез в темноте. Неподалеку раздавались крики, мелькали факелы. Люди Пути во главе с Квиккой и Торвином искали своего пропавшего короля.
— Нам пора уходить, — сказал Соломон.
— Как мы его понесем?
— Снова возьмем Грааль. Пусть сослужит последнюю службу, а ночью сожжем его на костре, чтобы он больше никого не погубил.
Мужчины стали привязывать израненного Шефа к лесенке, и тут он зашевелился, забормотал.
— Что он сказал? — спросила Свандис.
— Я не расслышал, — ответил Соломон.
— Я расслышал, — сказал Хунд. — Его разум блуждает далеко отсюда.
— Так что же он произнес?
— «Вверх по лестнице к свету». Но я не знаю, из какой тюрьмы он считает себя выходящим.
Двое мужчин и женщина двинулись со своей ношей в темноту, прочь от факелов.
Эпилог
Медленно вращалось колесо смены времен года. Миновала пятая зима, жестокие морозы сменились оттепелью. Стояла ранняя весна. Пахари провели первые борозды на зеленеющих полях Англии, в живых изгородях зацвел боярышник.
Король восточных саксов Альфред Милосердный гулял с женой в своем саду, неподалеку под присмотром нянек резвились их дети.
— Сегодня принимаю послов, — отрывисто сказал Альфред. — От папы. Наконец-то.
— От папы римского? — спросила Годива, удивившись и слегка встревожившись. — От которого?
— От настоящего. От Иоанна Восьмого, так его титулуют, кажется. Которого пытались заменить англичанином. Он наконец-то вернулся, и вечные распри в Вечном городе поутихли, по крайней мере на время. Последний претендент на папский престол не то изгнан, не то убит. Трудно сказать. Первым официальным актом нового папы было предложение снять с Англии интердикт, отлучение. Вернуть нас в лоно церкви.
— Ты откажешься?
— Я отвечу ему, что мы не будем платить налоги, не вернем церковного имущества, что у людей Пути останется право проповедовать и обращать в свою веру. Если после всего этого он согласится считать, что мы вернулись в лоно церкви, для нас ничего не изменится. Думаю, это добрый знак. Церковь научилась смирению. И думаю, это только начало.
— Что ты имеешь в виду?
— Что власть меняется в лучшую сторону. Судя по вестям, приходившим в последние годы, от империи не осталось и следа. Никто даже не помышляет о ее восстановлении. Христианский мир разделился на мелкие государства, в каждом свой правитель. Угрозы с юга, от приверженцев пророка, уже не существует. Греки также не представляют опасности. Больше нет необходимости в великих империях и в армиях завоевателей.
— Но ведь и наша империя, та, что была, разделилась. С тех пор как мы лишились…
— С тех пор как мы лишились единого короля, — согласился Альфред. — Это верно, наш договор с ним более не действителен. Гудмунд и прочие ни за что мне не подчинятся, как и я не подчинюсь никому из них. И все же за эти годы мы научились ладить. Думаю, наша дружба выдержит испытание временем. Не будет войн и набегов викингов. Мы слишком хорошо знаем силы друг друга. И опять же, ветераны армии единого короля не станут сражаться между собой. Все они теперь говорят на своем языке, их никто посторонний не понимает. Они сохранят мир и остальных заставят беречь его. В память о своем повелителе.
Последовала долгая пауза. Годива вспоминала о том, чье имя не произносилось.
— По-твоему, он мертв? — спросила она. — Тела так и не нашли.
— Думаю, да. Многие пропали без вести. Змей упал на землю, а его схватили безоружным и убили на каком-нибудь поле. Был найден его амулет с порванной цепочкой. Ты слишком часто об этом спрашиваешь, — мягко добавил Альфред. — Предоставим мертвым покоиться с миром.
Годива не слышала его… а может, не хотела слышать. Она все еще бередила свои воспоминания, как языком бередят больной зуб.
— Хунд тоже не вернулся, — сказала Годива.
Она лучше других знала, как крепко дружили эти люди.
— Мы уже много раз об этом говорили. Считается, что он сбежал с городской стены, по-видимому, из-за угрызений совести. Скорее всего, Хунда убили какие-нибудь мародеры. Ты же знаешь, Бранд, Квикка и остальные долго искали его. Они тоже чувствовали себя виноватыми. Когда Квикка отказался стать моим ривом, он объяснил, что не будет больше служить ни одному государю. Он вернулся на свою ферму, как и многие его товарищи.
— Но Бранд служит тебе в Йорке в качестве ярла Нортумбрии.
— Уж лучше он, чем кто-нибудь из наследников прежних королей. Нужно время, чтобы северные земли Англии приняли мою власть. Мне нравится наша новая столица — Лондон. Он ближе к сердцу Англии, чем был Уинчестер. Ну а Стамфорд, подобно Квикке, не примет никакого другого короля. Он навсегда останется городом Шефа, городом Пути. Пути, который все набирает силу. Неудивительно, что папа почувствовал необходимость в союзниках!
Годива не ответила. Она думала о Квикке, отказавшемся признать другого повелителя. Ей вспомнилась старая поговорка: «Первая любовь — любовь последняя». Для Квикки это так. А для нее?
— Надеюсь, что он мертв, — сказала Годива едва слышно, — а не бродит где-то один как перст и не выпрашивает милостыню.
Весна. Утро погожее, ласковое; бриз прохладен, но все же не сравнить со студеными английскими ветрами. Ночной шторм почти кончился, волны уже без прежней ярости разбивались внизу об утес. Высокий человек, кутающийся в плащ под редким теплым дождем, сидел на постаменте обрушившейся колонны и глядел на море. Его левая нога была вытянута вперед, чтобы деревянный протез не давил на культю; нога была ампутирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Над заливом раскинулась яркая радуга, упираясь концом в самую вершину дымящего вулкана. Человек стянул с головы влажный капюшон, поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.
