Аллейн раздумывал о том, что он вот-вот может принять самое опасное решение за всю свою карьеру в должности следователя. Если он примет это решение и потерпит неудачу, он не только выставит себя полным ослом перед новозеландской полицией, но и подложит им знатную свинью в дальнейшем расследовании и, возможно, подпортит шансы на арест. Или все-таки нет? Разве в случае провала у него не будет возможности сделать новый ход, применить запасную стратегию или внезапный выпад? Если такая возможность и была, то черт его побери, если он знает, в чем она заключается.
Он снова прошелся по аргументам. Фактор времени. Головоломка с ключами. Фотография. Предполагаемый мотив. Ужасные выводы. Он поискал возможные альтернативы по каждому пункту и не нашел их.
Он воскресил в памяти старый пыльный пример следовательского фольклора: если провалились все версии, кроме одной, то именно она, какой бы чудовищной она ни казалась, и есть ответ на все вопросы.
А они, видит бог, имеют дело именно с чудовищным случаем.
Он принял решение, спустился на первый этаж и вышел на бледный солнечный свет, чтобы подышать воздухом.
Очевидно, все гости испытывали ту же потребность. Они гуляли по острову парами и в одиночку. Чуть раньше этим утром Аллейн приравнивал тех из них, кто вышел из дома, к сюрреалистическим деталям ландшафта; теперь же, оставаясь ужасно анахроничными, как и сам дом, в окружении первобытной природы, те же люди вызывали у него мысли о персонажах стихов Верлена или Эдит Ситуэлл. Синьор Латтьенцо в тирольской шляпе и в блестящем монокле элегантно прохаживался в компании Бена Руби, курившего сигару и нарядившегося в предназначенный для пребывания за городом новенький твидовый костюм от фирмы «Харрис». Бледный Руперт Бартоломью в вельветовом костюме, с романтично спутанными волосами, стоял, ссутулившись, на берегу неспокойного озера и смотрел вдаль. А на него самого смотрела с приличного расстояния маленькая Сильвия Пэрри в повязанном на голову алом платке. Даже больная мисс Дэнси не испугалась плохой погоды. Закутанная в теплую одежду, в шарфе и фетровой шляпе, она в одиночестве шагала по гравийной дорожке перед домом, словно гуляла по палубе круизного лайнера.
К ней вышел из дома мистер Реес в сшитой на заказ одежде, сошедшей прямиком со страниц под заголовком «Строгая элегантность: для него» в каком-нибудь шикарном глянцевом журнале. На нем была кепка с козырьком, которую он церемонно приподнял перед мисс Дэнси, и та немедленно завела с ним разговор, явно эмоционального характера. Но к этому он привык, подумал Аллейн, и заметил, как мистер Реес поддерживает мисс Дэнси под локоть рукой в лайковой перчатке, сопровождая ее на прогулке.
Он думал, что они — последние, кто вышел на улицу, пока не уловил боковым зрением какое-то движение около одного из гигантских деревьев у озера. Там стоял Нед Хэнли. На нем было темно-зеленое пальто и свитер, и он сливался с фоном. Казалось, он внимательно рассматривает другие фигуры на этой картине.
У всех у них была общая черта: они то и дело останавливались и смотрели на другой берег озера, или прикрывали глаза козырьком ладони, запрокидывали головы и смотрели на восток, где тучи быстро рассеивались. Он и сам все это проделывал.
Его заметил мистер Бен Руби, энергично помахал сигарой и направился к нему. Аллейн пошел ему навстречу и при ближайшем рассмотрении увидел, что мистер Руби выглядит сильно потрепанным, и что ему за это неловко.
— Доброе утро, старина, — сказал мистер Руби. Рад вас видеть. — Небо, похоже, расчищается. Теперь ждать недолго. Мы на это надеемся.
— Да, очень надеемся.
— Вы-то уж точно, готов поспорить. Не завидую вашей работе. Ответственность без должной поддержки, а?
— Что-то вроде того, — сказал Аллейн.
— Я должен перед вами извиниться, старина. За вчерашний вечер. Я пропустил пару стаканчиков. Вы же знаете об этом?
— Ну…
— То одно, то другое, шок и все такое. Я совсем расклеился. Понимаете, о чем я?
— Конечно.
— И все же я вел себя плохо. Очень плохо, — сказал мистер Руби, покачав головой и поморщившись.
— Ерунда. Не думайте об этом.
— Господи, я чувствую себя ужасно, — признался мистер Руби и выбросил сигару. — А бренди был хорош. Самый лучший. Особый коньяк. Интересно, этот парень, Марко, сварганит какой-нибудь живительный напиток от похмелья?
— Полагаю, да. Или, возможно, Хэнли это сделает.
Мистер Руби издал звук, который обычно записывают как «т-сс», и после короткой паузы сказал глубоким голосом и чрезвычайно выразительно:
— Белла! Белла Соммита! В это ведь невозможно поверить. Самая прекрасная женщина с самым роскошным голосом, который господь когда-либо создавал. Умерла! И как! И что мы, черт подери, будем делать с похоронами — даже не представляю. Я не знаю ни о каких ее родственниках. Будет вполне в ее характере, если она оставила детальные инструкции на этот счет, и при этом крайне затруднительные. Простите, вырвалось. Но это может означать, что тело придется хранить в холоде до отправки в то место, которое она могла указать, или развеять пепел над Адриатикой.
Он спохватился и пристально посмотрел на Аллейна налитыми кровью глазами.
— Наверное, не полагается спрашивать вас, есть ли у вас какие-то мысли насчет убийцы?
— Не полагается. На этом этапе, — сказал Аллейн. — Мы должны дождаться полицию.
— Да? Что ж, остается надеяться, что они знают свое дело. — Он вернулся к элегическому настроению. — Белла! — воскликнул он. — После стольких лет! Бывали и шипы, и розы, если понимаете, о чем я. Черт, это так больно!
— Как долго вы были с ней связаны?
— Горе не измеряют годами и месяцами, — с упреком ответил мистер Руби. — Как долго? Дайте-ка подумать. Это было во время ее первого турне в Австралии. Значит, 1972 год. Под управлением компании «Бельканто» в сотрудничестве с моей фирмой — «Бен Руби и компаньоны». С «Бельканто» вышел спор, и мы взяли руководство на себя.
Тут мистер Руби пустился в длинное отступление, объясняя, что он самостоятельно выбился в люди, что он — сиднеец, который сам себя вытащил из низов и гордится этим, и что Соммита всегда понимала его, потому что сама вышла из крестьянской среды.
Раз уж представилась такая возможность, Аллейн спросил:
— И ваши деловые отношения сопровождались близкой личной дружбой?
— Так и есть, старина. Думаю, я понимал ее, как никто другой. У нее, конечно, был ее знаменитый темперамент, и это было нечто сногсшибательное, но это никогда не продолжалось долго. Она всегда посылает… посылала… за Марией, чтобы та помассировала ей плечи, и это срабатывало. Она снова становилась доброй и сладкой как мед, и воцарялась всеобщая любовь.
— Мистер Руби, у вас есть что рассказать мне? Что-то, что хоть в малейшей степени могло бы пролить свет на эту трагедию?
Мистер Руби широко развел руки и уронил их классическим жестом, означающим поражение.
