— Надеюсь, — сказал Макдугал, — «выглядеть» — ключевое слово.
— Да, конечно. Ее сделают из пластика. А Мэгги… Тебе нравится то, что ты видишь, дорогая?
То, что она видела, было очень облегающим платьем из тусклого материала металлического цвета, с разрезом на одном боку, чтобы она могла в нем передвигаться. Поверх него надевалось алое, богато украшенное мехом облачение, открытое спереди. У нее было лишь одно украшение — крупная застежка.
— Надеюсь, я подгоню его по себе, — сказала Мэгги.
— Обязательно, — сказал он. — А теперь, — и тут он почувствовал, как внутри у него все напряглось, — мы освободим сцену и примемся за дело. Ах да! Я кое-что упустил. В первую неделю некоторые репетиции будут проходить поздно вечером. Это сделано для удобства сэра Дугала, которому нужно завершить съемки в новом фильме. В театре темно, так как труппа с новой постановкой отправилась на гастроли. Я понимаю, что это не совсем обычно, и надеюсь, что никто из вас не считает это большим неудобством.
Все молчали, а сэр Дугал развел руками и пантомимой попросил у всех прощения.
— Не могу не сказать, что это весьма неудобно, — сказал Банко.
— Вы снимаетесь?
— Не совсем так. Но такая ситуация может возникнуть.
— Будем надеяться, что этого не произойдет, — сказал Перегрин. — Хорошо? Отлично. Пожалуйста, освободите сцену. Сцена 1. Ведьмы.
II
— Все идет очень гладко, — сказал Перегрин три дня спустя. — Почти слишком гладко. Дугал умен: он ведет себя покорно, а мне все говорили, что работать с ним — все равно что с монстром, созданным Франкентштейном.
— Смотри не сглазь, — сказала его жена Эмили. — Прошло слишком мало времени.
— Это правда. — Он с любопытством взглянул на нее. — Я никогда тебя не спрашивал, — сказал он. — Ты в это веришь? В эти суеверия?
— Нет, — быстро ответила она.
— Совсем нисколечко? Правда?
Эмили посмотрела на него долгим взглядом.
— Честно? — сказала она.
— Да.
— Моя мать была стопроцентной уроженкой Шотландского нагорья.
— И что?
— А то, что мне трудно дать тебе прямой ответ. Некоторые суеверия — большинство из них, мне кажется, — всего лишь глупые привычки, вроде тех, когда нужно бросить щепотку соли через левое плечо. Им можно следовать без особых раздумий, и в этом нет ничего страшного. Но есть и другие. Не глупые. Я не верю в них, но думаю, я их избегаю.
— Вроде тех, что связаны с «Макбетом»?
— Да. Но я не возражала против того, чтобы ты его поставил. Или возражала недостаточно сильно, чтобы тебя остановить. Потому что на самом деле я в них не верю, — твердо сказала Эмили.
— А я не верю вообще. Ни на каком уровне. Я дважды ставил эту пьесу, и обе постановки прошли без происшествий и были весьма успешными. А что касается примеров, которые обычно приводят — как сломался меч Макбета, и его кусок попал в одного из зрителей, и как падающий груз едва не ударил актера по голове — то, если бы это произошло в любой другой пьесе, никто не стал бы говорить, что она приносит несчастья. Как насчет того случая, когда парик Рекса Харрисона зацепился за люстру и взлетел прямо к колосникам? Никто не говорил, что «Моя прекрасная леди» — несчастливая пьеса.
— Я думаю, никто не посмел об этом упомянуть.
— Да, это верно, — согласился Перегрин.
— И все равно это не очень удачный пример.
— Почему?
— Ну, он несерьезный. То есть…
— Ты бы так не говорила, если бы присутствовала при этом, — сказал Перегрин.
Он подошел к окну и посмотрел на Темзу и пунктуально появившийся к вечеру транспорт. Машины скапливались на южном берегу и медленным потоком переезжали через мост на северный берег. Над рекой сверкало освещенное солнцем здание театра — небольшое, но заметное своей белизной, а из-за скопления небольших приземистых домов у реки оно казалось высоким и даже величественным.
— Можно догадаться, кого из них тревожат эти истории про плохие приметы, — сказал он. — Они говорят «Глава клана», «пьеса о шотландцах» и «леди». Это заразно. Леди Макдуф — глупенькая Нина Гэйторн — погрязла в этом по самую макушку. И она постоянно говорит об этом. Прекращает в моем присутствии, но я знаю, что она этим занимается, и они ее слушают.
— Пусть это тебя не тревожит, милый. Это ведь не влияет на их работу? — спросила Эмили.
— Нет.
— Ну что ж.
— Знаю. Знаю.
Эмили подошла к нему, и они оба посмотрели на другой берег Темзы, где ярко сверкало здание «Дельфина». Она взяла его под руку.
— Я знаю, говорить легко, — сказала она, — но ты все же постарайся. Не думай об этом все время. Это на тебя не похоже. Скажи, какой Макбет получается из великого шотландца?
— Прекрасный. Прекрасный.
— Это ведь самая значительная его роль? — спросила Эмили.
— Да. Из него получился хороший Бенедикт, но это единственная роль в пьесе Шекспира, которую он играл за пределами Шотландии. Он пробовал взяться за роль Отелло, когда играл в репертуарном театре. Потрясающе сыграл Анатома в пьесе Бриди
[82], когда его пригласили участвовать в возобновленной постановке театра «Хеймаркерт». С этого началась его карьера в Вест-Энде. Сейчас он, конечно, поднялся очень высоко и стал одним из театральных рыцарей.
— А как его любовная жизнь?
— Честно говоря, не знаю. Он сейчас бурно заигрывает с леди Макбет, но Мэгги Мэннеринг относится к его ухаживаниям с большим скепсисом, будь уверена.
— Милая Мэгги!
— Это ты милая, — сказал он. — Благодаря тебе мне стало гораздо легче. Может, мне взяться за Нину и велеть ей прекратить? Или и дальше притворяться, что я ничего не замечаю?
— А что ты ей скажешь? «Да, кстати, Нина, дорогая, не могла бы ты перестать говорить о плохих приметах и до смерти пугать труппу? Так, к слову».
Перегрин рассмеялся и слегка шлепнул ее.
— Знаешь что, — сказал он, — ты так чертовски остроумна, что можешь и сама это сделать. Я приглашу ее к нам выпить, выберешь момент и задашь ей трепку.
— Ты серьезно?
— Нет. Да, наверное, серьезно. Может, это сработает.
— Не думаю. Она никогда не бывала здесь раньше. Она догадается.
— А это так важно? Ну, не знаю. Оставим все как есть еще на какое-то время? Думаю, да.
— И я так думаю, — сказала Эмили. — Если повезет, им все это надоест, и суеверия умрут естественной смертью.
