— Я даже на месте подпрыгнуть не могу.
— Вот и прекрасно. Я загляну снова завтра вечером.
Эмили проводила врача до двери.
— Он явится в театр в понедельник, чего бы это ему ни стоило, — сказала она. — Он не хочет, чтобы актеры знали, что он упал на меч. Какую болезнь можно придумать? Что-нибудь хроническое.
— Даже не знаю. Желудочные колики? Вряд ли. — Он задумался. — Дивертикулит? — предложил он. — Почему же вы смеетесь?
— Потому что это слово из анекдота.
Эмили напустила на себя мрачный вид, подняла брови и замогильным голосом со значением сказала: «Дивертикулит».
— Не понимаю, о чем вы таком говорите, — сказал врач. — Это как-то связано с суевериями?
— Вы очень догадливы. Да, связано. В некотором роде.
— Спокойной ночи, дорогая, — сказал врач и ушел.
IV
В первые четыре дня следующей недели репетиции шли хорошо. Они разобрали всю пьесу, и теперь Перегрин принялся шлифовать отдельные куски, углубляться в некоторые эпизоды и делать открытия. Его ушиб болел уже не так сильно. Он решительно сообщил о «замучившем его животе», сделав это коротко, туманно и надменно; насколько он мог судить, актеры не обратили на это особого внимания — возможно, были слишком заняты подготовкой к спектаклю.
Макбет делал большие успехи. Он очень вырос. Его кошмарное падение в ужас и слепое, глупое убийство было именно тем, что Перегрин от него хотел. Мэгги после работы над их сценами как-то сказала ему:
— Дугал, ты играешь словно одержимый дьяволом. Я не знала, что в тебе это есть.
Он ненадолго задумался, а потом сказал:
— Честно говоря, я и сам не знал. — И рассмеялся. — Не везет в любви — повезет на войне, — сказал он. — Как-то так, да, Мэгги?
— Как-то так, — легко согласилась она.
— Скажите, — сказал он, повернувшись к Перегрину, — а Призрак Марли
[111] непременно должен меня преследовать? Что он должен собой символизировать?
— Призрак Марли?
— Ну, или кто он там. Сейтон. Гастон Сирс. Кем он должен быть, этот старый дурак?
— Судьбой.
— Да брось. Это уж слишком.
— Честно говоря, я так не думаю. Я считаю, что его присутствие обоснованно. Он ведь не вторгается в твое пространство, Дугал. Он просто… присутствует.
Сэр Дугал сказал:
— Именно об этом я и говорю. — Он выпрямился, держа перед собой поднятый меч. — У него так урчит в животе, что оглохнуть можно. Рр-ррр. Бульк-бульк. Гр-ррр. Человек-оркестр. Своих собственных слов не слышишь.
— Чушь, — сказала Перегрин и рассмеялся.
Мэгги засмеялась вместе с ним.
— Какой ты злой, — сказала она Дугалу.
— Ты ведь слышала его, Мэгги. В сцене пира. Он стоял у твоего трона, и в животе у него бурчало. Ты ведь знаешь, что он немного фальшивит в верхнем регистре, Перри? — Дугал постучал себя по голове.
— Ты просто повторяешь театральные сплетни. Прекрати.
— Мне Баррабелл сказал.
— А ему кто сказал? И как же ваш поединок? — Перегрин взмахнул рукой, и его заметки разлетелись по полу. — Черт, — сказал он. — Ведь в поединке нет ничего странного, так?
— Он был бы ничуть не хуже, если бы мы притворялись, — пробурчал Дугал.
— Нет, он был бы хуже, и тебе это известно.
— Ну ладно. Но в животе у него бурчит. Признай это.
— Никогда не слышал.
— Пойдем, Мэгги, я напрасно теряю время с этим парнем, — весело сказал Дугал.
Перегрин услышал, как за ними закрылась служебная дверь. Он принялся мучительно собирать страницы с пола, и тут услышал, как кто-то вышел на сцену и прошел по ней. Он попытался встать, но ушибленный бок помешал ему сделать это быстро. К тому времени, как он с трудом поднялся, дверь открылась и закрылась, и он так и не увидел, кто только что пересек сцену и вышел из театра.
Чарли снова повесил деревянный клеймор на заднюю стену рядом со вторым мечом. Перегрин привел в порядок свои записи, с трудом поднялся на сцену и пробрался между декорациями и ширмами, которые временно заменяли собой задник. На сцене горел лишь рабочий свет, так что на этой ничейной территории было достаточно темно, чтобы идти осторожно. Он испугался, увидев перед собой фигуру маленького мальчика, стоявшую к нему спиной. Мальчик смотрел на клеймор.
— Уильям! — окликнул его Перегрин.
Уильям обернулся. Лицо у него было очень бледное, но он громко ответил:
— Здравствуйте, сэр.
— Что ты здесь делаешь? Тебя ведь не приглашали на репетицию.
— Я хотел встретиться с вами, сэр.
— Правда? Что ж, вот он я.
— Вы ушиблись о деревянный клеймор, — произнес высокий дискант.
— С чего ты так решил?
— Я там был. За сценой. Когда вы прыгнули, я вас видел.
— Нечего тебе там было делать, Уильям. Ты должен приходить только тогда, когда тебя вызывают, и сидеть в зале, когда не работаешь. Что ты делал за сценой?
— Смотрел на свой клеймор. Мистер Сирс сказал, что я могу взять один из них, когда постановка откроется. Я хотел выбрать тот, что меньше помят.
— Понятно. Иди сюда, чтобы я мог как следует тебя видеть.
Уильям сразу подошел к нему. Он выпрямился по стойке смирно и сжал руки.
— Продолжай, — сказал Перегрин.
— Я снял его со стены. Было очень темно, и я понес его туда, где было светлее. Там тоже было не очень светло, но я его рассмотрел. Не успел я его отнести обратно и повесить на место, как пришли ведьмы и начали репетировать. Внизу, на главной сцене. Я спрятал его под брезентом. Я очень старался положить его там, где на него никто не упадет — так я думал. И сам тоже спрятался. Я видел, как вы упали. И слышал, как вы сказали, что с вами все в порядке.
— Правда?
— Да.
После довольно долгой паузы Уильям продолжил:
— Я знал, что на самом деле вы не в порядке, потому что услышал, как вы выругались. Но вы встали. Поэтому я тихонько ушел и подождал, пока тут не остался только Чарли. Он начал свистеть, и я сбежал.
— И зачем же ты хотел увидеть меня сегодня?
— Чтобы вам рассказать.
— Что-нибудь еще случилось?
— В каком-то смысле.
— Выкладывай.
— Мисс Гэйторн. Она все время говорит о проклятии.
— О проклятии?
— Которое лежит на пьесе. Теперь она все время твердит о всяких происшествиях. Она считает, что меч под брезентом — одна из тех плохих вещей, которые происходят с «Макбетом», то есть, — поправился он, — с пьесой про шотландцев. Она говорит, что тут нужно побрызгать святой водой и что-то сказать. Не знаю. Как по мне, все это чепуха, но она все время про это говорит. А клеймор — это же все я сделал, так ведь? Все остальное тут ни при чем.
