— Слушайте, вы! — запротестовал он. — Хватит! Нет! Это уже чересчур!
Гастон топнул ногой и стал вращать своим грозным оружием.
— Уберите эту дурацкую пилу! — сказал сэр Дугал. — Вы поранитесь!
— Тихо! — закричал Перри. — Гастон! Прекратите! Немедленно!
Гастон прекратил. Он отсалютовал Перегрину и одним движением вернул меч в ножны — кожаный карман, свисавший на ремешках с его тяжелого пояса на том месте, где у шотландских горцев обычно висит кожаная сумка. Чудовищных размеров лезвие мелькнуло перед самым его носом, отчего он на секунду зажмурился. После этого он отошел в сторону и встал по стойке смирно у трона Мэгги, гримасничая и продолжая что-то недовольно говорить. Она разок испуганно взглянула на него, а потом расхохоталась.
Обменявшись неуверенными взглядами, ее примеру последовали и остальные актеры и те, кто сидел в партере, включая Эмили.
Гастон так и продолжал стоять по стойке смирно.
Перегрин вытер слезы, подошел к нему, обнял его за плечи и рискнул сказать:
— Гастон, дорогой мой, вы научили нас, как реагировать на эти нелепые розыгрыши.
Гастон что-то пророкотал в ответ.
— Что вы сказали?
— Honi soit qui mal y pense
[113].
— Именно, — согласился Перегрин, подумав при этом, действительно ли это подходящее замечание. — Итак, — обратился он к остальным, — мы не знаем, кто сыграл эту шутку, и пока что оставим все как есть. Пожалуйста, повернитесь ко мне спиной на минуту.
Они повиновались. Он снял с блюда крышку, завернул голову в накидку, отнес за кулисы на стол с реквизитом и вернулся.
— А теперь продолжим с того места, на котором мы остановились.
— «Благодарим и пьем за вас!» — подсказал суфлер.
— Да. Все по местам. Вы готовы, сэр Дугал, или хотите сделать перерыв?
— Я буду продолжать.
— Хорошо. Благодарю вас.
И они продолжали, пока не сыграли всю пьесу.
Когда репетиция закончилась, и он высказал все свои замечания и прошелся по эпизодам, в которые требовалось внести некоторые изменения, Перегрин произнес небольшую речь перед труппой.
— Вы не представляете, как я вам благодарен, — сказал он. — Вы повели себя достойно и цивилизованно, как и подобает профессионалам. Если, как я полагаю, организатор этих шуток (были и другие, которые ни к чему не привели) находится среди вас, то я надеюсь, что он поймет, насколько эти шутки глупы, и больше их не будет. Наша пьеса в хорошей форме, и мы движемся вперед с уверенностью, мои дорогие. Завтра утром жду всех к десяти в репетиционном зале.
II
Перегрин поработал с осветителями и мастерами спецэффектов в течение часа, после чего они отправились записывать все необходимые детали.
— Пойдем, Эм, — сказал он. — Развлечений на твою долю сегодня выпало больше, чем мы рассчитывали.
— Это точно. Ты прекрасно со всем справился.
— Правда? Хорошо. Эй, смотри, вон Уильям. Что вы тут делаете, молодой человек? Эмили, это Уильям Смит.
— Уильям, мне очень понравилась ваша игра, — сказала Эмили, пожимая ему руку.
— Правда? Я подумал, что меня могут позвать на дневную репетицию, мистер Джей, и я принес обед с собой. Мама придет за мной попозже.
— Сегодня не будет дневной репетиции. Мы оставим сцену техническому персоналу. Видишь, они уже собираются.
На сцене появились пятна света. Из мастерской вносили листы раскрашенной фанеры. Рабочие перекрикивались и насвистывали.
— Я подожду маму, — сказал Уильям.
— Ну, вообще-то ты не можешь этого сделать. Это одно из правил, понимаешь?
В тишине, последовавшей за этими словами, лицо Уильяма заметно покраснело.
— Да. Понимаю, — сказал он. — Я хотел поговорить с вами об этом, но… — Он посмотрел на Эмили.
— О чем? — спросил Перегрин.
— Про голову. Про человека, который это сделал. Про то, как все говорили, что такие вещи обычно делают дети. Это не я. Правда, не я. Я думаю, это глупо. И страшно. Ужасно страшно, — прошептал Уильям. Румянец с его щек сошел, и теперь на них смотрел очень бледный мальчик. Его глаза наполнись слезами.
— Я не могу на нее смотреть, — сказал он. — А тем более трогать. Она ужасная.
— А что насчет второй головы? — спросил Перегрин.
— Какой второй головы, сэр?
— В комнате короля.
— А там она тоже есть? О господи!
— Уильям, — воскликнула Эмили, — не волнуйся. Это же всего-навсего пластиковые муляжи. Тебе нечего бояться. Это ненастоящие призраки. Уильям, в них нет ничего страшного. Их сделал Гастон.
Она протянула ему обе руки. Он помедлил, а потом с пристыженным лицом прижался к ней и позволил себя обнять. Она почувствовала, как колотится его сердце, и как он дрожит.
— Спасибо вам большое, миссис Джей, — пробормотал он и шмыгнул носом.
Эмили протянула руку Перегрину.
— Платок, — беззвучно произнесла она. Он дал ей свой носовой платок.
— Вот, держи. Высморкайся.
Уильям высморкался и перевел дух. Она качнула головой, и Перегрин, повинуясь ее знаку, сказал:
— Все хорошо, Уильям. Ты этого не делал.
И ушел.
— Ну вот, теперь ты вне подозрений.
— Если он и вправду так думает.
— Он никогда, никогда не говорит того, чего не думает.
— Правда? Супер, — сказал Уильям и всхлипнул, но уже без слез.
— Это ведь всё? Или нет?
Он не ответил.
— Уильям, — сказала Эмили, — ты боишься головы? Не считая того, что все думают, будто ты это сделал. Только между нами.
Он кивнул.
— А ты боялся бы ее, если бы сам ее сделал? Знаешь, какое это долгое дело? Сначала нужно сделать слепок с головы мистера Баррабелла, а он начинает суетиться и говорить, что ты его душишь, и что он не хочет держать рот открытым. А потом, когда все получилось, и слепок высох, ты наливаешь в него тонкий слой пластика и ждешь, пока он застынет. А потом наступает самое трудное, — говорила Эмили, надеясь, что рассказывает хотя бы приблизительно верно. — Нужно отделить этот слой от слепка, и все дела. Ну, или как-то так. Если говорить упрощенно.
— Да.
— Ты видишь голову на всех этапах, и наконец ее нужно раскрасить, добавить волосы и красную краску вместо крови; это очень интересно, и ты сам ее сделал — она страшная, но ты-то знаешь: все дело в том, что ты просто очень ловко управляешься с гипсом, пластиком и краской.
