Ева потерла пальцами горло и шею, несколько раз глубоко вздохнула, приходя в себя, сказала:
— Тебе нравится пугать меня, тебе всегда это нравилось. Пройди в комнату и растолкуй, в чем дело? Налетел, как бешеный! Ничего не объяснил!
Олег прошел через прихожую в комнату, молчком без всякого интереса провел по ней глазами, обронил раздраженно:
— Роман пропал.
Девушка прореагировала на это известие спокойно, как будто ничего особенного не услышала:
— Я не удивляюсь, — сказала тихо. — Ведь это не первый раз, — попыталась успокоить Олега, — он всегда куда-нибудь исчезает, а потом вдруг возвращается. В тебя пошел.
Рисемский отрицательно крутнул головой, тяжеловесно сказал:
— На этот раз все не так. Его похитили. Есть свидетели его похищения. На него напали, насильно посадили в машину и увезли.
Ева показала ему на диван, предлагая сесть, и спросила:
— Что тебе приготовить, кофе либо чай?
— Чай, — отозвался он, направляясь к дивану.
— Хорошо, чай, — она вышла на кухню, наполнила электрочайник водой, включила, и через некоторое время из кухни раздался ее голос. — Он давно не появлялся у меня. Я звонила, но он не отвечал и сам не звонил мне. Тебе крепкий чай сделать? — спросила и прислушалась.
Из комнаты послышалось шуршание кожи дивана, а потом раздался недовольное ворчание Олега:
— Ты должна помнить, что я любил пить только очень крепкий чай, очень крепкий. И незачем об этом спрашивать лишний раз. У меня вкусы не меняются. Это ты, как кукушка прыгаешь из гнезда в гнездо.
Нарлинская вынесла чай. Рисемский сидел на диване и смотрел на нее все тем же недружелюбным отталкивающим взглядом. У нее снова побежал холодок между лопатками:
— Даже не знаю, что тебе сказать. Ума не приложить, кто бы мог такое сотворить, — сказала она. — Я никогда не слышала от Романа, что у него есть враги. Он ничего не говорил. Да ты же его знаешь, он никогда ничего не рассказывает. — Она попыталась сделать шаг к сближению. — В этом он похож на тебя.
Но Рисемский не принял ее попытку к примирению. Сердитый голос не стал мягче. Она поставила чай на стол и вышла в кухню за своей чашкой, а оттуда снова подала голос:
— Я несколько раз пыталась порвать с Романом, — оправдывалась Ева, — но Роман не давал мне прохода, ходил на все спектакли, забрасывал цветами.
— Тебе всегда это нравилось.
Ева вышла из кухни с чашкой чая, вздохнула, мол, какому артисту это не понравится? Олег пересел с дивана на стул к столу, придвинул к себе чай, и пренебрежительно хмыкнул, дескать, знаю я, какая ты артистка, хорошо представляю. Она опустилась на стул по другую сторону стола, поставила бокал перед собой и раздосадовано сказала:
— А ты так и не побывал на моих спектаклях. Увидал бы, какими аплодисментами меня встречают и провожают.
По лицу Олега пробежало отторжение:
— Знаю я, что это за аплодисменты и что это за цветы! — покривился с отвращением. — Кто теперь у тебя спонсор? Что-то он жмотничает последнее время! Мало рекламы на щитах висит, столбы не все обклеены, по телевизору стали редко твою физиономию показывать. Смотришь, так скоро о тебе и забудут. Только Роман, дурачок, не понимает этого.
Рисемский не намерен был идти с нею на примирение. А она никак не могла пробить защитную стену, которую он поставил между ними. Упрекнула его, стараясь, как можно сильнее уязвить:
— Ты слишком приземлен! Нет в тебе полета. Скучно с тобой.
Он брезгливо выпятил губы, как будто учуял неприятный запах:
— А тебя ветром высоко задуло. Смотри, ветер может скоро кончиться или подуть в другую сторону. Не упусти момент, не рухни вниз, падать будет больно, не сверни шею, можешь так удариться, что уже не поднимешься! Кто тебя тогда подберет? — он взял чашку с чаем и сделал первый глоток. — Или ты думаешь, что это может случиться с кем угодно только не с тобой? Заблуждаешься. Все так думали, когда были на пике славы, а кончали зачастую, как никому не нужные бомжи. Мельпомена непостоянна. Муза не только приходит, но и уходит. Не забывай об этом. Не думай, что ты избранница богов на все времена. Боги изменчивы. Все гораздо прозаичнее. Опустись на землю.
Нарлинская также отпила из своей чашки чай и недоверчиво улыбнулась:
— Не переживай за меня, не сомневайся, я сумею спланировать.
Олег в этом не сомневался, поэтому недобро предупредил, отодвинув чай на середину стола:
— Только планируй не к Роману, а ближе к кладбищу, чтоб недалеко нести было. Ева попыталась вернуть его к воспоминаниям, надеясь, что это хоть как-то смягчит его настроение. Напомнила, что он не всегда был с нею резок. То, что произошло между ними, уже произошло, зачем теперь ворошить прошлое, его надо забыть.
Он отверг ее попытку, не хотел воспоминаний, он чутьем чуял, каким запашком от нее тянуло. Девушка поднялась, преодолевая внутренний страх, пересиливая собственное нежелание, подошла к Олегу, как будто хотела, чтобы он уловил ее прежний запах, вспомнил, как ему нравился он раньше, захотел вновь окунуться в него.
Рисемский испытал внутреннее волнение, и отодвинул ее, словно вдохнул в себя давно забытое и захлебнулся этим. Но Ева упрямо потянулась к нему и стала стаскивать с плеч пиджак, приговаривая:
— Ты неисправим. Но я чувствую, что ты до сих пор продолжаешь любить меня. И мне это приятно. — Заглядывая ему в глаза, наклонилась, попыталась прижаться и шепотом проворковала. — Забудь о Романе. Он уже взрослый мальчик, пора перестать опекать и контролировать его, — потянулась губами к его губам, слегка коснулась их.
Олег ощутил их мягкость и уловил тепло, которое исходило от ее тела, и запах, который он и, правда, когда-то так сильно любил, ударил в нос.
Однако все это было из прошлого, все из прошлого. А прошлое безвозвратно. Не стоит открывать заплесневелый сундук и ворошить полусгнившее тряпье. Не стоит. Уже никогда не будет так, как было тогда. Никогда.
Прошлое может больно бить и может ласкать мозг. Каждому достается то, что он заслуживает. Вот только часто понимание приходит слишком поздно и раскаяние уже никак не помогает. Всяк уверен, что сегодня и сейчас важнее, чем вчера. Увы, мудрость или есть, или ее нет.
Ева все сильнее прижималась к Олегу и шепотом вползала в душу. Ей казалось, что вот еще немного, и она уже достигнет своей цели, и ей уже мерещилось, что стена между ними рушится, не остается камня на камне, все превращается в песок, потому что красивой женщине никакой мужчина неспособен отказать. Она была уверена в этом, уверена в себе, ибо научилась завоевывать место под солнцем.
Тем не менее, он резко оттолкнул ее, и даже не оттолкнул, а решительно отбросил, как собачонку, как кошку, вскочил, крикнув:
— Фу! Брысь!
Ее лицо вспыхнуло обидой и недовольством. Как он смеет так оскорбительно прогонять ее, когда она уже возбудилась и сама предлагает себя? Это мгновенно привело ее в ярость, с ее языка посыпались язвительные восклицания:
