Самовыдвиженцы
Оппозиционное движение считало, что на выборах в Мосгордуму власти придумали хитрый план, который заключался в выборочном допуске независимых кандидатов (наиболее слабых) и регистрации единороссов как самовыдвиженцев. «Они подумали, посчитали и, я уверен, конечно, провели социологические исследования и увидели, что даже самовыдвиженцы “Единой России” проиграют с треском», – так комментировал один из журналистов «Эха Москвы» тактику партии власти на городских выборах. Оценочное выражение «с треском» дает адресату понять, насколько единороссы не способны к честной политической борьбе. Таким образом, решение не идти от правящей партии было вызвано ее низким рейтингом, возможностью проиграть выборы. Но этот тактический прием был раскрыт еще в начале избирательной кампании. Однако заметим, что РЕАЛЬНЫХ доказательств того, что подобное решение где-то и кем-то принималось, в арсенале оппозиционных журналистов не было. Следовательно, в этом аспекте они попали в зону домыслов, а не фактов.
Интерпретация протеста
Аналитические программы на «Эхе Москвы» не давали однозначного ответа, почему начался протест и что он собой представляет. Например, полковник ФСБ в запасе Геннадий Гудков считал протест результатом аппаратной борьбы: «Среди служивых есть гражданские, среди гражданских есть служивые. И есть два подхода. Есть один: “не надо доводить страну до крайности, не надо озлоблять”. И второй: “никого вас не должно быть в Думе. Вы слишком много нам доставляете головной боли, от вас одни хлопоты. Мы вам не дадим ни в какой политике участвовать”».
Для большинства журналистов и экспертов недопуск независимых кандидатов стал показателем страха власти перед несистемной оппозицией. В понимании госслужащего то, что какой-то оппозиционер обладает статусом депутата, непременно приведет к Майдану. «Они мыслят исключительно в категориях майдана. Это вчера было очень заметно по палатке. Появилась палатка. Тут же силовой разгон в течение 10 минут», – считал Г. Гудков. Логика его рассуждений не блещет изысканностью: силовикам свойственно видеть внешнюю угрозу, даже если ее нет. И воплощением такой угрозы для них стало именно оппозиционное протестное движение.
Для многих также было удивительным, почему выборы в Мосгордуму привлекли такое внимание со стороны общественности. Одни считали, что недопуск стал спусковым механизмом для протестных акций. Другие полагали, что перед выборами в Государственную думу власти проверяли способы фальсификации, отказа в регистрации и допуске и т. д. Одно было ясно определенно: выборы в Мосгордуму стали переломным моментом в понимании различий гражданского мировосприятия и полицейского, последнее явно интерпретировалось оппозицией как синонимичное государственному.
Информационное освещение акции 27 июля 2019 г., в результате которой было задержано рекордное за все время развития протестной активности количество людей – 1373 человека, было весьма обширным и интенсивным. Такой характер освещения стал следствием политической значимости данного события. Как стало известно уже позже, именно после этих протестов было возбуждено уголовное дело о массовых беспорядках. Митинг 27 июля подтвердил, по мнению оппозиции и симпатизирующих ей СМИ, страх перед общественным движением показал разрыв между правами граждан и полномочиями власти: «Это абсолютно наглая, незаконная демонстрация силы с целью напугать, подавить протестное движение в самом начале», «Путин, Патрушев – они это не рассматривают как кризис. Они это рассматривают как мелкое происшествие в масштабах 5–6 тысяч человек», «Власти сейчас кажется, что это какой-то комариный укус. А это не комариный укус, а это смена поколений. Это нельзя никак остановить». Резкие выражения (например, «абсолютно наглая, незаконная демонстрация», «нельзя остановить») говорят о необратимых последствиях протестов 2019 г., что определенно влияет на восприятие любых протестов аудиторией радиостанции. И это только часть подобных высказываний, звучавших в адрес государства и его органов власти. При этом характеристики носят оценочно-эмоциональный характер, никак не подтвержденный фактами. Что, в принципе, позволяет говорить о манипулятивном характере таких высказываний.
Санкционированный характер митингов
По поводу законодательства о митингах доктор юридических наук, профессор ВШЭ Елена Лукьянова говорила в эфире, что должно быть действие уведомительного характера. Единственная функция, которую должно выполнять «государство в отношении митингов, – это обеспечивать безопасность на этих митингах». Существуют ограничительные меры проведения митингов, но это касается мест на предприятиях непрерывного цикла (доменные печи, полосы отвода железных дорог, опасные предприятия). Но «совсем чтобы государство не участвовало, если это крупный город, крупный населенный пункт, – да, наверное, не получится, но предел вмешательства государства в реализацию этой свободы собираться мирно и без оружия явно в России многократно превышен». Зачастую гости и журналисты «Эха Москвы» понимали проблемы и высказывали рациональные и правильные вещи (в данном случае – о функции государства, об ограничительных мерах в проведении митинга, об участии государства в контроле за проведением митингов), однако их речи не обходились без оценочных и эмоциональных заявлений: употребление словесной конструкции «предел вмешательства государства явно многократно превышен» подтверждает это (нет точных сведений, статистики и т. д.).
Полиция и Росгвардия
На «Эхе Москвы» предметом дискуссии стали насильственные действия не со стороны митингующих, а со стороны силовиков. Шествие участников митинга, по мнению радиостанции, было мирным, они никого не трогали. Провокатором выступали именно правоохранительные органы. «Сотрудники полиции и Росгвардии фактически превратили центр города в огромную зону спецоперации. Именно они блокировали передвижение, именно из-за них невозможно было пройти», – говорилось в одной из передач. Метафора «огромная зона спецоперации» выстраивала следующую ассоциативную цепь: зона спецоперации, нарушение общественного порядка, угроза невинным людям, ликвидация вооруженных преступников. Так как очевидно, что большинство участников митинга не обладало никаким оружием и не нарушало правопорядок (Следственный комитет не нашел признаков массовых беспорядков в акции 27 июля), адресат информационных сообщений воспринимал полицейских как угрозу. Использование подобных выражений настраивало аудиторию недружелюбно по отношению к правоохранительным органам.
В одном из эфиров рассматривался Закон «О полиции», где было выявлено много моментов, не конкретизирующих ситуацию. И если в отношении другого закона можно было пренебречь неточностями нормативно-правового акта, то в данном законе речь идет о применении физической силы и оружия без предупреждения по отношению к рядовому гражданину. «Грубо говоря, если нельзя, но очень хочется, то можно… При применении оружия, правда, требуется предупреждение. Но в случае, опять же, если есть непосредственная и срочная угроза, то этим можно пренебречь». Отношение к силовикам как к людям, которые при большом желании сделать что-то отказываются видеть последствия и делают, что намеревались, выражается в формулировке «если нельзя, но очень хочется».
