Я заглянул на пять минут к себе, переоделся. Потом поднялся к родителям.
Дверь открыла аккуратно причёсанная рыжая девочка в голубом платье.
— Оба-на, — сказал я поражённо.
— Ну не ходить же Анастасии в твоих старых джинсах? — спросила мать, появляясь за её спиной.
Наська сделала что-то, чему полагалось изображать книксен или иной аристократический поклон.
— Я, конечно, удивлён, что ты хранишь мои детские шмотки, — сказал я, заходя. — Мам, но платье я точно не носил.
Наська хихикнула.
— Мы сходили в магазин, — сказала мама. — Взяли зонтики и сходили.
Я молча смотрел на неё.
— Максим, перестань, — мама махнула рукой. — Тучи. Я не видела этой гадости. И даже будь небо чистым, я бы не смотрела на кольцо.
Я продолжал молчать.
— Пойдём, я пиццу сделала, — сказала мама. — Не знаю, как получилось, никогда не делала пиццу с тушёнкой и кетчупом… Максим! Ну неужели ты думаешь, я не знаю, что случилось в мире?
— Ты хорошо изображала, — кисло ответил я.
Мать махнула рукой и пошла на кухню, качая головой.
Наська, терпеливо дожидавшаяся конца разговора, раскинула руки и облапила меня. Торжественно сказала:
— Пришёл мой герой!
— Победитель японской мафии, — безнадёжно согласился я.
— Нет, ты предводитель тайной организации Сопротивления. Вы боретесь с теми, кого лучше не называть вслух! — она понизила голос. — Ты на самом деле древний как пень. Тебе почти двести лет, но тебя воспитывали буддийские монахи…
— Буддистские… — неуверенно поправил я.
— Да без разницы! Тебя поили молоком волшебных летающих яков, и ты сохранил внешнюю молодость…
— В кого ты такая умная? — спросил я, пытаясь идти по коридору. Это не очень просто, когда в тебя намертво вцепилась десятилетняя девчонка.
— Забыл, где я жила? Я четыре года лежала неподвижно, мне нечем было заняться, а в комнате было много книжек…
— Примерно догадываюсь о их содержании, — сказал я. Мне показалось, что про четыре года Наська сказала серьёзно.
— О, ты и половины не догадываешься, — ответила она загадочно. И вдруг с живейшим интересом уставилась на меня.
— Чего? — спросил я.
— Ничего, — Наська хихикнула. — Ничего. Тили-тили-тесто.
Отцепившись наконец-то, она с визгом унеслась на кухню.
Мне захотелось провалиться в пол, пронестись сквозь квартиру, пару лет как занятую каким-то казахским бизнесменом и оказаться сразу в своей.
Наська что, каким-то образом почувствовала… мои отношения с Дариной?
Смирившись с неизбежным, я пошёл на кухню.
Уж не знаю, кто делал пиццу, но из духовки её доставал отец. Выглядела пицца странно — четырёхугольная, на весь поднос, из тушёнки с луком и кетчупом. Итальянцы бы в обморок упали.
Но было вкусно.
Мать с отцом всё-таки налили себе водки. Но хотя бы не маскировали её под вино, что меня вечно раздражало. И выпили всего по рюмке. По крайней мере сейчас, при мне.
— Как твои дела сегодня? — спросила мама с той деланой небрежностью, которая означала, что она готовится сказать что-то очень серьёзное.
— Нормально, — я пожал плечами. И выжал из себя то, что должно было порадовать родителей. — Думаю, может попробовать поступить в институт? До экзаменов ещё больше двух месяцев. Подготовлюсь.
— Хорошо, хорошо, — пробормотала мама, даже не уточняя, куда именно и с чего вдруг я собрался поступать. — А как Дарина? Ты её не видел?
— Видел, у неё всё хорошо, — я искоса посмотрел на Наську. Та упоённо грызла корку от пиццы.
— Я вот что…
— Мы, — поправил отец, крякнув.
— Мы во что подумали, — согласилась мама. — Ты сказал, у неё проблемы какие-то, семейные…
Я кивнул, уже понимая, к чему всё идёт.
— Может ей пожить у нас? Или у тебя, квартира же большая, для девочек найдётся свободная комната, — мама явно исходила из того, что я никак не могу спать в одной комнате с Дариной.
— У неё дела, мама.
— Ну пусть заглянет как-нибудь, я пирог сделаю, — продолжала мама, хмурясь. — Мука есть. Или пирожки с картошкой…
Она явно подбиралась к основному вопросу.
— А Настенька пусть пока поживёт у нас, — закончила мама. — И Дарине легче будет с делами, и девочке…
— Мама, завтра утром Наське надо вернуться к Дарине, — сказал я.
Лицо у мамы закаменело. Отец потянулся к бутылке и вновь наполнил рюмки.
— Это обязательно? — спросила мама жалобно.
Я молчал.
Ну что я, слепой, что ли? Не вижу, что родителей будто включили сегодня?
— Это обязательно, — неожиданно сказала Наська. Повернулась и обняла мою маму. — Вы хорошая. Я бы у вас осталась.
У мамы задрожали губы.
— Но вы же догадываетесь, да? — сказала Наська. — Я не совсем человеческая девочка. Я из Гнезда. Я Изменённая. И Дарина тоже. Я куколка, она жница.
— Сволочи, — тихо сказал отец.
— У меня была… нет, не хочу даже называть, — тихо сказала Наська. — Очень гадкий рак. Его вообще не лечили, и сейчас не умеют. Родители пытались собрать денег, но это всё равно бы не помогло. А тут ещё Перемена. Всем стало не до того. Я бы умерла, но появились Гнёзда. Я не помню маму, только придумываю себе, но у меня есть её письмо. Она там всё рассказывает. Я её понимаю и не сержусь. И на Гнездо не сержусь.
Мама молчала.
— Ты приходи утром, Макс, — попросила Наська, не отрываясь от моей мамы. — Сегодня был такой чудесный день. Утром мы пойдём в Гнездо. Дарина ждёт, я чувствую.
Я взял отцовскую рюмку и выпил. Потом мамину.
Никакого вкуса. Как у отцовского виски в ночь Перемены.
Отломил кусочек пиццы, бросил в рот и вышел.
Ничего я не мог сделать, никому не мог помочь.
И никто не был виноват.
Даже Инсеки.
Потому что если бы не они — вся Земля была бы радиоактивной пустыней, в которой дикари дрались за банку тушёнки.
У меня, конечно, были заначки в квартире. И кубинский ром, и английский джин, и настоящий французский коньяк. И вино, кстати, было. Даже шампанского две бутылки — я всё собирался поразить какую-нибудь девчонку новогодним праздником с шампанским.
Поэтому я открыл бутылку обычной водки, даже не из комка, а из государственного магазина. Чистая химия, если откровенно.
Налил в стакан сто грамм, выпил, понял, что не поможет. И пошёл спать.
