— Ты на память цитируешь? — поразился я.
— Ага. Ну я же только что прочла, я дня три буду помнить слово в слово… — Дарина помедлила. — У лю… у тебя разве не так?
— Не так, — сказал я. — Даже стихи с трудом заучивал… Три дня будешь помнить, а потом?
— Если не понадобится, то забуду, — пояснила она. — А если понадобится или понравится, могу запомнить.
— Это у всех вас так?
— У жниц, — подумав, ответила она. — Мы же воспитываем куколок, нам полезна хорошая память. Так вот, в этом отрывке упоминается много непонятных вещей. Я много читала, я рассказывала. Но, видимо, это было ненужно и потом забылось…
— И что тебе непонятно? — спросил я.
— Да куча слов! — она улыбнулась. — Греки, евреи, мнительные, ломовые, дроги, тюфяками, самоварами, скарб, горничных, кухарок, воза, утюгами…
Я замахал руками.
— Стоп-стоп-стоп! Совсем непонятны?
— Некоторые немножко понятны. Греки и евреи — это такие народы. Так?
— Так.
— Мнительные — это сомневающиеся? Да, точно. А вот «ломовые дроги» — не знаю.
— Телега такая, — я увидел, что понятнее ей не стало, и уточнил: — Примитивный грузовой колёсный транспорт, приводимый в движение лошадьми. Животными.
— Я знаю, что такое лошади, — Дарина обиженно надула губы. — Ясно. А тюфяки?
— Да ты на нём лежишь! Это матрас так называется.
— А я думала, что так называется ленивый человек, — расстроилась Дарина.
— Ну… тоже бывает. Дарина, и тебе интересно?
— Конечно! История из совершенно другой жизни. Словно с другой планеты… ну, неплохой такой планеты.
— У нас неплохая, — согласился я. — Дарина… тебе не придётся уходить с Земли?
Она замешкалась. Но переспрашивать или делать вид, что не поняла, не стала:
— Нет. Не обязательно. Иногда жницы уходят в стражи и… Но я хорошая жница. Меня, наоборот, просили остаться.
Я взял её за руку. Мы смотрели друг на друга, и нам было хорошо.
Это я без всякого Гнезда чувствовал.
— А у тебя красивый плащ, — сказала Дарина. — Ты в нём такой… брутальный! Видишь, есть редкие слова, которые я запоминаю.
— Заходил в Комок по дороге, — объяснил я. — И получил подарки от Продавца. Мне — плащ, Наське — какую-то шкатулку девчачью. А это тебе.
Я положил перед ней свёрток. Предупредил:
— Только не знаю, что там.
— Подарок? Мне? — Дарина растерялась. Если Наська восприняла подарок как должное, то жница явно ничего не ждала. — Максим… спасибо.
Она текучим, едва уловимым для глаза движением села на корточки, даже не выпустив при этом мою ладонь. Положила свёрток на колени.
— Да это не я, это Продавец…
— Вот просто так, сам?
— Ну… я хотел что-то… засомневался.
— Значит, всё равно от тебя!
Дарина погладила блестящую розовую бумагу. Улыбнулась.
— У меня день рождения был за неделю до Перемены… Мне родители подарили куклу, я потом тебе покажу…
Я сглотнул вставший в горле комок.
— А больше подарков не было.
Она стала осторожно разворачивать бумагу. Та даже не была ничем перевязана или склеена, просто очень аккуратно сложена.
Внутри обнаружилась какая-то нежно-сиреневая ткань. Дарина осторожно приподняла её. Встала, расправила.
Это было платье. Платье из тонкой полупрозрачной сиреневой ткани.
— Вот блин, — сказал я. — Словно в магазин сходил… думал, там что-то поинтереснее…
Я замолчал. Дарина стояла, прижимая платье к плечам. Потом сказала:
— Отвернись, переоденусь.
— Можно подумать, я чего-то не видел… — буркнул я, отворачиваясь.
— Глупый, — сказала Дарина. — Я хочу, чтобы ты сразу всё увидел… а, мальчишкам не понять…
За спиной шуршало.
— Помоги застегнуть, — попросила она.
Я повернулся. Дарина стояла, отвернувшись, придерживая молнию на спине. Я осторожно застегнул её.
Жница повернулась, отступила на шаг. Робко спросила:
— Ну как?
— Ты очень красивая, — сказал я.
Дело было не в этом, если честно. Дарина и раньше была красивая. У жниц, кроме странного цвета глаз и очень гладкой кожи внешних различий с людьми нет. Но взгляд цепляется за комбинезон, и ты сразу чувствуешь: перед тобой не человек. А в платье она стала обычной коротко стриженой девчонкой. Только глаза и выдавали.
— Лучше… чем раньше? — спросила Дарина.
Я понял, что тут нельзя сказать ни «да», ни «нет».
Шагнул к ней и поцеловал. Она жадно ответила.
Мы медленно, обнимаясь и целуясь, подошли к окну. Дарина развернулась у меня в руках, попросила:
— Сними…
Я расстегнул молнию, она дёрнула плечиками, сбрасывая платье, стоптала его, нагнулась, упираясь локтями в подоконник. Ничего не говоря, всё и так было понятно. Я расстегнул одной рукой джинсы и вошёл в неё. Мы оба были готовы с того момента, как я постучал в дверь.
— Максим…
Она смеялась и плакала одновременно, и мне тоже хотелось смеяться и плакать. Мы любили друг друга у затянутого паутиной окна, потом упали на одеяла — и не могли оторваться. Надо было касаться, гладить, трогать, входить, смотреть, дышать одним дыханием. Казалось, что, если мы разорвём эту связь — случится что-то страшное, весь мир исчезнет и звёзды погаснут.
— Я так боюсь, Максим… — шептала Дарина. — За тебя, за стратега, за Наську, за всех…
— Не бойся…
— Не могу. Я боюсь Инсеков, боюсь тех, других…
— Прежних.
— Да, Прежних… Я всего боюсь, я стала такая трусиха… Пока тебя не было, я ничего не боялась. Мне казалось, всё страшное уже случилось. А теперь боюсь…
— Жалеешь?
— Что ты появился? Нет, нет, нет!
Я поцелуями заставил её замолчать. Забыть, хоть на несколько мгновений, этот страх.
Но сам я не мог его выбросить из головы.
— Я всё сделаю, чтобы ты не боялась, — прошептал я. — Поверь, ничего плохого не будет. Всё уже прошло, всё случилось, страшно больше не будет…
А потом она уснула. Просто уснула, прижимаясь ко мне. И даже чуть-чуть во сне улыбалась.
Я лежал рядом, смотрел на неё и осторожно гладил по щеке. Кожа была слишком гладкая, у людей такой не бывает. Но мне это нравилось.
Раскрытый томик Куприна валялся рядом. Я закрыл его, глаз выхватил фразу: «Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы не должны её касаться».
