Нет, вру.
Уверенность была.
Не было знания.
Я просто понимал, что стратег сейчас умрёт.
Или не прямо сейчас, а к вечеру.
Быть может, когда все уже забудут про леденец.
Случаются же у них неудачные Изменения? Наверняка…
Прежним не будет нужды нападать на Гнездо. И уж тем более уничтожать всю Землю, как боялись Лихачёв и Продавец. А вся Земля — это не только миллиарды людей, которых я не знаю и никогда не увижу. Это Дарина, Милана. Это мама и папа. Это Наська, это двое мальчишек-куколок. Это наши ребята-сёрчеры. Это всё, что у меня есть, всё, что имеет смысл.
Девочка-стратег такого смысла для меня не имеет. Ей просто не повезло!
Тонкие пальчики быстро потянулись к леденцу.
Я сжал кулак.
Стратег изумлённо уставилась на меня. Неловко подёргала кончик пластиковой палочки, торчащий между пальцами.
Я не разжал ладонь. И спрятал конфету в карман.
— Ты извини, — сказал я. — Не знаю, откуда у меня этот леденец. Сколько он валялся в кармане… засох весь, небось.
— Он же леденец! — недоумённо сказала Анна. — Как он мог засохнуть?
— Всё может засохнуть, — сказал я, пятясь. — Знаешь, совершенно всё! Я схожу в магазин, принесу тебе десять леденцов. Малиновых, да?
— И вишнёвых…
— Десять малиновых, десять вишнёвых! — бодро пообещал я, отступая к двери. — Замётано! Сегодня принесу! Ну всё, не буду мешать!
Куколка пожала плечами. Сказала, будто обвиняя:
— Вы странный.
И повернулась к роялю.
Я выдохнул.
На негнущихся ногах миновал Милану и вышел из комнаты. Прислонился к стене. Милана, хмурясь, вышла следом, закрыла дверь.
— Что с тобой? Максим, что происходит?
— Нормально всё…
— Максим, на тебе лица нет! Ты какой-то весь белый! Тебе плохо?
— Нет… уже ничего… — я закрыл глаза. — Милана, я сволочь…
— Почему? Потому, что зажал конфетку? — она попыталась рассмеяться. — Максим, ау! Что стряслось?
Я посмотрел на неё.
Да, она не Дарина. И нельзя, наверное, одинаково относиться к двум девчонкам. Но она мне друг и больше, чем друг… и если кто-то поймёт, то только она…
А если не поймёт — то я не знаю, что мне делать и как жить.
Гнездо мягко коснулось меня. Печально и грустно, будто поддерживая, ободряя… и прощая за неслучившееся.
— Милана… если бы стратег взяла конфету, она умерла бы…
— Что?
Глаза у Миланы забегали, она нахмурилась.
— Там что, яд?
— Не знаю… послушай меня…
Я начал рассказывать. Сбивчиво, кратко, самую суть. Про опасения Лихачёва, про то, что Продавец, по сути, подтвердил его слова. Про странные подарки. Про то, что в этом плаще стратег меня «не считает». Про конфету, вдруг оказавшуюся в кармане. Так удачно оказавшуюся любимой конфеткой стратега…
Я говорил, закрыв глаза, потому что боялся на неё смотреть. Боялся увидеть отвращение или ужас.
— Теперь я не знаю… — закончил я. — Я её мог убить. Хотел убить! Чтобы всех спасти. И не убил. Может быть, я убил всех нас. И тебя тоже. Всех-всех-всех. Я не знаю, что натворил.
Замолчав, я ждал, что она скажет. Или ничего не скажет, а развернётся и уйдёт.
— Бедный… — сказала Милана.
И обняла меня.
— Что делать? — спросил я, обнимая её. Не как подругу, как сестру, наверное. — Ну что мне делать, я совсем запутался…
— Максим, люди всегда путаются. Я знаю, чего тебе не надо делать.
— Чего? — я всё-таки рискнул посмотреть ей в глаза.
— Не надо брать всё на себя, — сказала она серьёзно. — Ты хоть и в плаще теперь, но не супергерой.
— Супергерои тоже не в одиночку действуют, — ответил я.
— Вот видишь. Ты не можешь и не должен решать такие вопросы сам. Пойдём к старикам. А ещё тебе придётся принести девочке конфеты, раз обещал. Только не в Комке покупай.
— Да уж… — я осторожно оторвался от стены. — Выкину этот плащ нафиг…
— Плащ-то чем виноват? Оставь, он тебе идёт. Пошли, Елена будет рада тебя накормить.
Я кивнул. Сказал:
— Знаешь, спасибо, что тогда дождалась меня на остановке.
— Но-но! — Милана погрозила мне пальцем. — Услышит твоя жница — выкинет меня из Гнезда!
— Она всё знает. Она не ревнует.
— Это она только так говорит, — мрачно заметила Милана. — Уж поверь. Всё-таки вы, парни, какие-то простые, будто по линеечке вычерченные! Что сказали, тому и верите.
— Зато девушки сложные. Циркулем нарисованные, — я подумал, и добавил: — Зигмунд Фрейд бы одобрил сравнение.
Милана легонько шлёпнула меня по затылку.
— Пошли, юморист…
— Пошлю, — согласился я.
И получил ещё один подзатыльник. Посильнее.
Елена и деда Боря были в кафе, где я когда-то сидел с девчонками после первой схватки. Здесь очень вкусно пахло.
Елена поставила передо мной тарелку, строго сказала:
— Это не беляши. Это перемячи. Меня татары учили, так правильно называть.
Я не стал спорить, заграбастал горячий, разогретый в микроволновке беляш… то есть перемяч… сунул в рот. Прожевал, сказал:
— Всё равно вкусно!
Деда Боря, севший рядом со стаканом кефира, покачал головой:
— Неправильно ешь!
Взял перемяч, плеснул в центр, на фарш, кефир. И стал с удовольствием жевать.
— Боря, это не кошерно, — сказала Елена.
— Я упёртый атеист, ты же знаешь, — ответил деда Боря. — Правила моих семитских предков хороши для других климатических условий. Тут и мясо, поди, свинина?
Он потянулся за новым перемячем и получил от Елены шлепок по руке.
— Тебе вообще вредно. С твоим сахаром…
— Всё у меня нормально с сахаром! — не согласился деда Боря. Но руку от выпечки убрал. — Ты как, Максим? У тебя…
— Красивый плащ, — вздохнул я.
— Плащ обычный, а вот лицо такое, словно тебя на казнь пригласили. На твою собственную. Что случилось?
— Дай парню доесть, — велела Елена. Присела напротив. Нахмурилась. — А ведь прав… Что случилось, Максим?
Я съел третий перемяч. Вытер руки о салфетку. Какой-то жор напал, наверное, от нервов.
— Много чего.
И начал рассказывать.
