— Я хранитель Гнезда, — повторила Дарина. — Хранитель Анна мертва.
— И почему я должен поверить?
— Потому что ни одна жница не назовётся хранителем, если им не является, — ответила Дарина.
Полковник Лихачёв размышлял. Потом спросил:
— Что у вас случилось?
— Небольшое недоразумение, — ровным голосом ответила Дарина. — К сожалению, даже у нас случаются конфликты, приводящие к печальным последствиям. Несколько наших погибли. Это печально, но не должно вас волновать. Мы уладим свои проблемы.
— В переулке труп убитой стражи, — сказал полковник. — Зинаида Кириллова.
Как-то странно было слышать нормальные, человеческие имена и фамилии, когда речь шла об Изменённых. На имена-то они поначалу откликались, хотя обычно сокращали или коверкали их, но фамилии игнорировали напрочь.
— Да, — согласилась Дарина. — Хорошо, что вы её обнаружили.
Она на миг запнулась, потом продолжила:
— Вы можете забрать тело. Гнездо не будет настаивать на его возвращении.
По дрогнувшему лицу полковника я понял, что Дарина только что бросила ему очень и очень соблазнительную наживку.
— Что это значит? — осторожно спросил полковник.
— Она исторгнута, — сказала Дарина.
— Это она убила хранительницу? — предположил полковник.
— Гнездо не даёт комментариев, — ответила Дарина холодно.
Полковник мялся. Ему явно хотелось свернуть операцию, забрать своих людей и мчаться за наградами и премиями. Вряд ли в распоряжении властей есть много тел Изменённых, уж тем более — стражей в боевой трансформации. Сейчас по всей Москве начнут вытаскивать из постелей учёных и врачей, а к утру тело несчастной Кирилловой уже просветят всеми рентгенами, разрежут на кусочки и осмотрят под микроскопами.
Чёрт, гадость какая. Даже представлять не хочется.
— Как себя чувствует уважаемая мать Гнезда? — спросил полковник. На этот раз он обошёлся без имени. Не знал, кто мать?
— Она очень расстроена и готовится отойти ко сну, — сказала Дарина.
Полковник чуть прищурился, а я понял, что Дарина говорит о Наське. И одновременно, что это ещё одна её подачка. И «расстроена», и «готовится отойти ко сну».
Выходит, отдел «экс» тоже немногое знает?
— А это кто? — Лихачёв кивнул на меня.
— Это Максим, — небрежно сказала Дарина. — Он пользуется полным доверием матери и призван мной для расследования инцидента.
Я прям чувствовал, как полицейский буравит меня взглядом.
— И как фамилия Максима? — спросил Лихачёв.
— Воронцов. У вас ещё остались вопросы?
Удивительно, она и впрямь помнила мою фамилию! С одной стороны, обидно, что назвала, а с другой… разве это помешало бы полиции узнать, кто я?
— У Максима Воронцова был в руках пистолет, — сказал Лихачёв.
— У него был в руках предмет, похожий на пистолет, — поправила Дарина. — Но я бы попросила вас выдать ему разрешение на ношение оружия.
Полковник аж поперхнулся от такой наглости.
Но Дарина добавила, как припечатала:
— Это просьба Гнезда. Он пользуется доверием матери.
Полковник постоял, размышляя. Потом кивнул. Махнул рукой — и прожектора угасли.
— Могу ли я узнать, почему вы приехали? — спросила Дарина.
— Анонимный звонок, — коротко ответил Лихачёв, спускаясь с лестницы.
Полицейские стали уходить куда-то в стороны. Броневик — это действительно был приземистый полицейский броневик, такие нечасто увидишь на улицах, — мягко заурчал мотором и уехал следом.
Прошла минута — и словно никого тут не было.
Я посмотрел на лунное кольцо. Среди полосы пыли плыла Диана, второй по величине осколок Луны. Становилось светлее.
— Идём, — Дарина пошла обратно. Я за ней. В фойе подобрал пистолет, спрятал в кобуру. Интересно, мне и впрямь выдадут разрешение на оружие?
— Спасибо, ты меня выручила, — сказал я. — Думал уже, что сейчас мордой в грязь уронят…
Я осёкся.
Дарина рыдала. Тихо, беззвучно, застыв, как столб. Люди, когда плачут, стараются к чему-то прислониться. Наверное, потому что плачущий — он беззащитен, он нуждается в опоре. А она стояла, будто столб, и тихо ревела.
— Дарина… — сказал я неловко.
— Зи… — прошептала Дарина. — Зи, прости меня… Я же её оболгала, Максим! Я её назвала исторгнутой! Словно она убила хранителя… её будут препарировать… как… как животное… как… как диковинку…
— Вы были подругами? — спросил я и осторожно тронул Дарину за руку. Кожа жницы и впрямь оказалась слишком гладкой и скользкой, будто покрытая тефлоном. Но тёплой. Живой.
Интересно, она меня не порвёт на кусочки за прикосновение?
Она не порвала. Прижалась лицом к плечу и зарыдала громче. Сквозь слёзы сказала:
— Мы все подруги… были…
Я неловко погладил её по спине.
Глупо получается. Вроде девушку успокаиваешь, а на самом деле — Изменённую. А ещё её груди упирались в меня, и казалось, что у нас обнимашки, а дальше всё будет по обычной программе…
От этой мысли мне стало стыдно и противно. Она же не человек! Вокруг полно мертвецов!
— Всё будет хорошо, — сказал я. — Ты жива, и Наська жива…
Дарина вздрогнула под моей рукой. Мрачно сказала:
— Это пока… И тебя я подставила. Ляпнула с перепугу. Лучше бы… мордой в грязь.
— Почему? — не понял я.
— Я же сказала полковнику, ты не услышал? Ты призван.
— И… что?
Дарина отстранилась и удивлённо посмотрела на меня. Глаза её мерцали глубоким сиреневым светом.
— Это не шутки, Максим. Это так просто не отозвать. Ты теперь почти в Гнезде. Пока не выполнишь миссию. Извини, пожалуйста. Я перепугалась…
Я стоял, хлопая глазами и пытаясь осмыслить, во что же ввязался.
Во втором часу ночи на улице стало совсем безлюдно. Лишь от «Пушкина» доносились весёлые голоса и с хлопаньем взлетали в воздух фейерверки. С рёвом промчались два мотоцикла, на втором, за пилотом, сидела хохочущая девушка в длинном вечернем платье. Выглядело это безумно, но весело. Золотая молодёжь отдыхала.
Я подумал, что, если бы не Перемена, и отец остался бы в своём министерстве, то и я бы здесь чилил, а не бродил вечерами по Москве в поисках кристаллов. Но что жалеть о несбывшемся? Я хороший сёрчер, а теперь ещё, даже подумать смешно, призван Гнездом!
Дарина велела мне прийти днём, часа в три. Я подозревал, что всю ночь она будет собирать по Гнезду тела погибших подруг и друзей. Тяжёлая работа, даже физически, но напрашиваться в помощники я не стал. Да и она не просила. Наверное, в Гнезде было много того, что мне видеть не полагалось.
