Пятнадцать минут на автобусе – и вот я уже вхожу в родной дом.
Мать услышала щелчок замка, вышла меня встречать.
– Ну, явилась, пропажа? – ни привет, ни «как дела» ...
– Здравствуй, мама. – Хоть кто-то из нас должен быть вежливым.
– Здравствуй, дочь, – недовольно, сквозь зубы. – Ну, проходи. Есть будешь?
В прихожую с кухни потянуло жареным луком. Меня привычно замутило. Я бросила сумки и, не снимая ветровки, рванула в уборную. Желудок был пуст, но меня все равно пару минут душили рвотные спазмы.
– Мам, проветри, а? – я выползла из ванной и, держась за стенку, побрела обратно в прихожую – за сумками.
– Ты что это зеленая такая? – мать окинула меня пристальным оценивающим взглядом. – Тебя что, на запах жареного лука полощет? Меня так выворачивало, когда я тобой беременна была...
На лице матери проступило подозрительное выражение.
Ох! Кажется, она сама все поняла – раньше, чем я успела сказать!
– Мам, не смотри на меня так. Да, у меня будет ребенок. – Я невольно прикрыла живот рукой, будто это могло защитить моего будущего малыша от материнского недовольства.
– И от кого же? Может, уже и замуж успела выйти? – взгляд Елены Ефимовны заледенел, голос стал скрежещущим.
– Нет. Замуж не вышла. – Я присела на обувную полку: ноги держать отказывались. – И не планирую…
Мать продолжала сверлить меня взглядом. Ноздри ее носа раздувались, глаза метали молнии. Я поняла: скандала не избежать. Сейчас моя заботливая и любящая матушка выльет на меня ведро словесных помоев…
– Дрянь! Прости господи! Только и умеешь, что ноги раздвигать! Когда уже с Витькой переспать успела, а? И не стыдно с женатым?!
– Виктор ни при чем. Это не его ребенок. – Я старательно держала себя в руках, не позволяя себе плакать или кричать в ответ.
– Еще лучше! Значит, в Агранске нагуляла? Не успела с женихом расстаться – уже нашла себе нового трахаля!
– Мама…
– Какой срок? Я договорюсь, сделаешь аборт…
– Нет! Никаких абортов я делать не буду! – прервала я женщину, которая почему-то была уверена, что имеет право решать за меня и распоряжаться моей жизнью.
– Опозорить меня хочешь? Родить без мужа?!
– Ты сама меня без мужа родила!
– Не смей сравнивать!
Мать побагровела – как всегда, когда заходил разговор о моем отце. Она никогда не рассказывала мне, чья я дочь, даже имени мужчины, который поучаствовал в моем появлении, ни разу не упоминала.
Вот и в этот раз: подбородок вверх, брови нахмурены, губы сжаты:
– Ты меня попрекать будешь, что я тебе жизнь дала? Корова неблагодарная! Вырастила на свою голову! – Елена Ефимовна села на любимого конька, и минут пять рассказывала, какой подвиг она совершила, родив и вырастив меня. – Мне сорок лет было, когда ты появилась! У меня было все: жилье, работа, уверенность, что смогу тебя прокормить! – привела она очередной аргумент.
– У меня тоже есть жилье и работа!
– Комната в общаге – это жилье?! – снова взвилась матушка. – И сколько ты получать будешь? Или думаешь, я твоего байстрюка содержать стану?!
– Сама прокормлю! Подработку найду! – я не собиралась сдаваться.
– Да что ты говоришь?! Куда ты с ребенком малым подрабатывать пойдешь? Ты хоть представляешь, сколько времени и забот он требует? А я с ним сидеть не буду, не надейся! На меня его спихнуть не получится, так и знай!
– Значит, без тебя обойдемся, – я начала уставать от криков.
Меня снова замутило. Я рванула к ванной. Мать пошла следом, встала в дверях. Пару минут я страдала над раковиной, а как только подняла голову, мать нанесла последний удар:
– Выбирай: или я – или твой выродок!
Присев на край ванны, я смотрела на женщину, которая когда-то называла меня своей куколкой, наряжала, косички заплетала…
– Я… буду… рожать!
– Тогда пошла вон из моей квартиры! Ноги чтобы твоей тут больше не было! Видеть тебя не хочу, шалава малолетняя!
Говорить больше было не о чем. Я поняла, что это конец – прошлой жизни, надежде, что когда-нибудь моя мама сумеет смягчиться и найти в своем сердце хоть капельку любви ко мне и к внуку.
– Хорошо. Я сейчас соберу вещи и уеду. Но, знаешь, мама… по закону я имею право жить в этой квартире, как и ты! – я встала и двинулась прямо на женщину, по какому-то недоразумению считавшуюся родным мне человеком.
– Ах ты курва! Закон она вспомнила! – мать шагнула навстречу и влепила мне пощечину.
Я схватилась за щеку, которую будто обожгло огнем.
– Давай, мамочка, бей! Вот она – твоя материнская любовь! – скривила губы в злой усмешке. – Вот она – забота! Спасибо, спасибо! Век помнить буду!
Родительница обложила меня матом, развернулась и вылетела из прихожей, крикнув, точнее, провыв напоследок через плечо:
– Пошла во-о-он!
Чтобы собрать все нужное, мне понадобилось около часа. Все это время Елена Ефимовна сидела, запершись на кухне. Наконец, утрамбовав в два чемодана на колесиках все, что могла увезти, я вышла из квартиры и захлопнула дверь. Спустилась с третьего этажа на первый, поставила чемоданы рядом, а потом сползла по стеночке, закрыла лицо руками и заплакала…
* * *
След от пощечины держался так долго, что его заметила Катя, соседка, у которой было двое сыновей. Я не успела проскочить и спрятаться в своей комнате, когда вернулась в общежитие.
– А ну-ка, стой! Покажи лицо! – потребовала она, схватила меня за локоть, подвела к окну и принялась разглядывать красную отечную щеку.
– Кто это тебя так?
– Не важно.
– Что ж ты холод не приложила?
– Некогда было. – Я не хотела признаваться этой приятной женщине, что след на моем лице оставила родная матушка.
– Так, иди-ка в свою комнату, приляг, а я сейчас принесу холодный компресс, чай с печеньем, тогда и поговорим.
– Хорошо… – спорить сил не оставалось.
Я избавилась от поклажи, переоделась в легкий халат и присела на койку. Через пару минут появилась Катя, сунула мне в руку сверток из полотенца, в которое было замотано что-то холодное.
– Давай, Тинка, рассказывай, – потребовала она, щелкая кнопкой электрочайника.
И я рассказала все, как есть.
Так началась наша дружба, которая выручала меня следующие пять лет. Почти пять...
14. Зиновий
Пять лет спустя
Похоронив жену, Женьку, я с головой ушел в работу. Это было лучше, чем скатиться в пьянство, как мой отец, который начал попивать еще до смерти матери, а после ее кончины и вовсе слетел с катушек. Я не собирался повторять судьбу своего родителя и искать погибели в пьяной драке. Однако внутри меня что-то умерло, окаменело и обросло толстой коркой льда.
