Быстрый кивок, надежда в глазах…
Только бы и в самом деле разрешили!
Не хотелось бы обмануть доверие мальчугана. Оно мне так необходимо!
18. Зиновий
В дороге я запретил себе беспокоиться о том, перенесет ли транспортировку Алевтина. Впрочем, отвлечься от мыслей о ней помог Никита: мальчишка, как и все маленькие дети, требовал забот. Наконец, мы добрались до Москвы и до рекомендованной агранскими врачами клиники.
Ирина передала выписку и другие данные Никиты работникам приемного отделения. Историю болезни оформили быстро, и нам с медсестрой разрешили сопровождать ребенка до отделения, чтобы посмотреть, в какой палате он будет лежать.
Устроив Никиту и пообещав ему, что скоро вернусь, я спустился вместе с Ириной на улицу, усадил ее в свою служебную машину и велел водителю отвезти девушку на железнодорожный вокзал. Билеты на поезд для нее были куплены заранее.
Простившись с Ириной, я, наконец, смог отправиться в реанимационное отделение: пришла пора узнать, что с матерью моего сына.
Реаниматолог, принявший ее, был куда более разговорчив, чем его коллеги в Агранске. Возможно, дело было в моей готовности оплачивать все, что понадобится для лечения переведенной к ним пациентки.
– Да, Алевтина Сербова доставлена к нам, – подтвердил он. – Состояние действительно очень тяжелое. Коллеги правильно заподозрили, что у нее развивается полиорганная недостаточность, но, думаю, мы справимся. У нас все для этого есть.
– Надеюсь, так и будет… – я выдохнул с некоторым облегчением.
Все-таки решение о переводе в московскую клинику принимал я, и, если бы Алевтина не перенесла дорогу – до конца жизни чувствовал бы себя виноватым.
– Хотите еще что-то узнать? – врач был ну очень вежлив!
– Да. – Я припомнил обещание, которое дал Никите. – Скажите, можно ли устроить так, чтобы сын Алевтины посмотрел на мать хотя бы через стекло? Ему важно убедиться, что она здесь, в этой же больнице…
– Сколько ребенку?
– Четыре...
Реаниматолог задумался. Поджал губы:
– Вообще, конечно, это не желательно. Женщина все равно в состоянии медикаментозной комы, пообщаться с сыном она не сможет.
– Но мальчик хотя бы убедится, что она жива и что она тут, поблизости! – продолжал настаивать я.
– И устроит истерику на все отделение, нарушит режим покоя других пациентов.
– Ему это необходимо, как вы не понимаете! – я начал отчаиваться и злиться.
– Ладно, приводите ребенка. – Реаниматолог пошел на уступки крайне неохотно. – Но, если он начнет шуметь, вы его тут же уносите!
– Договорились! – клятвенно заверил я.
Что мне еще оставалось? Я был убежден, что Никите необходимо взглянуть на мать, а мне – сдержать слово, не обмануть доверие маленького человечка!
Понимая, что завтра врач сменится, и о визите Никиты в реанимацию к матери придется договариваться заново, я поспешил к сыну. Надо отвести его туда сразу же, сейчас! Пусть он убедится, что его мама тут, и тогда я со спокойной душой смогу вернуть его в отделение и отправиться по своим делам.
Заведующий детской неврологии согласился отпустить Никиту со мной, хотя в целесообразности похода в реанимацию сомневался, о чем и сообщил мне как мог деликатно.
– Вы имейте в виду, Зиновий Фадеевич: зрелище-то не для слабонервных! Взрослые не все выдерживают! Кто в обморок падает, кто слезами заливается… Не боитесь, что мальчик получит дополнительную психическую травму?
– Я опасаюсь другого: он оказался оторван от матери слишком резко и внезапно. Это для него слишком большое потрясение…
– Ладно. Возможно, вы правы. Возьмите с собой нашего педагога-психолога. Пусть она понаблюдает за ребенком и даст свои рекомендации: стоит ли повторять такие визиты.
– Хорошо. – С этим спорить я не стал.
Отыскал Веронику Витальевну – так звали педагога-психолога, который, как оказалось, числился в штате отделения детской неврологии, потом забрал Никиту из игровой комнаты, и мы втроем отправились навестить Алевтину.
По дороге я постарался объяснить сыну, что его мама из-за тяжелой болезни очень слабенькая и постоянно спит, и что шуметь и плакать нельзя, чтобы ее не разбудить раньше времени.
– А когда мама проснется? – это была вторая фраза за неделю, которую произнес мальчишка.
– Не знаю, Никита. – Я старался быть честным. – Может, через десять дней, может, позже.
– А если мама совсем не проснется? – задал парнишка новый вопрос, и я подавился воздухом, закашлялся и еле отдышался.
И вот что я должен отвечать?! К такому разговору я точно был не готов!
– Тогда я буду любить тебя и за себя, и за маму, сынок! – выдал я то, что давно зрело в душе.
– Я не твой сынок! – мальчишка резко остановился, выдернул ручонку из моей ладони, бросился к Веронике Витальевне, вжался в ее белый халат...
Эти слова остро отточенным кинжалом прошлись по сердцу! Дыхание перехватило. Я даже пошатнулся. Огляделся, присел на ближайшую скамью, пытаясь отдышаться.
– Никита не знал, что вы – его отец? – психолог уставилась на меня с подозрением.
Я обреченно покачал головой:
– Я сам только вчера окончательно убедился, что он – мой сын. А неделю назад вообще не знал о его существовании.
– Понятно… – протянула женщина, и в ее голосе прозвучало явное неодобрение.
– Никита, – я снова посмотрел на мальчишку. – А почему ты думаешь, что я – не твой папа?
– Мама говорила, что папа уехал далеко-далеко и никогда не вернется! – по-детски картавя, заявил малыш.
– Я и был далеко, но вернулся, когда узнал, что у меня есть сын. Теперь я хочу быть рядом с тобой всегда. Хорошо? Ты согласен? – я смотрел на стоящего передо мной маленького человечка и ждал его решения.
Ждал так, как никогда и ничего не ждал раньше!
Сколько контрактов и партнерских соглашений было подписано! Сколько женщин говорили мне «да» или «нет»! Но ни разу я не испытывал такого волнения, как в этот момент!
Никита, сынок! Поверь мне!
– Да… – мальчишка не спешил подходить ко мне, он по-прежнему цеплялся за подол белого халата, обтягивавшего стройную фигуру Вероники, но он все же кивнул, соглашаясь!
В этот момент меня накрыло так, что, не будь рядом посторонней и почти незнакомой женщины – я, наверное, не сумел бы сдержать слез!
Вру. Я их и не сдержал.
Закрыл лицо руками, задышал глубоко, пытаясь справиться с эмоциями. Через силу взял себя в руки.
– Хорошо, сынок, – не вставая со скамьи, протянул ребенку открытую ладонь. – Теперь идем к маме?
