– Не трави душу, отец! Нам бы сейчас жизнь наладить. С остальным потом разберемся…
– А потом поздно будет!
Сил спорить со стариком не было. Я отмолчался, и продолжал отмалчиваться дальше всякий раз, когда заходила речь о Тине. Я и без того сделал для нее больше, чем нужно: с того света вытащил, от обузы освободил. Пусть налаживает свою жизнь, как умеет! Вот только бы про сына еще не забывала бы! Горе-родительница…
Дядю Родиона переселять в свой загородный коттедж я отказался. Даже на время. Лучше мы к нему в гости будем ездить. Я уже слишком взрослый, чтобы жить с родителями. Поиски новой няни и новой домработницы шли туго. Ни одна претендентка не казалась мне достойной доверия и способной дать сыну то, что ему так необходимо – тепло и заботу.
Новости из клиники, где лежал сам Никита, одновременно и радовали, и огорчали. Ребенку проводили одно исследование за другим, и не находили никаких отклонений от нормы.
Пацаненка между тем продолжала мучить рвота. Чтобы поддержать его растущий организм, сыну прописали какие-то питательные капельницы, и теперь он по нескольку часов в день вынужден был проводить в койке, с привязанной рукой. Мелкий снова замкнулся и отказывался разговаривать.
Я бесился и сходил с ума от того, что не понимал, что происходит, и не знал, как это изменить. Срывался на подчиненных, грубил дяде Родиону. Не спал по ночам и бродил тенью по снова опустевшему коттеджу.
Наконец, все обследования, какие только можно, были сделаны. Заведующий отделением детской терапии пригласил меня на беседу к себе в кабинет. Там я с удивлением увидел свою старую знакомую: педагога-психолога Веронику.
– Здравствуйте, Зиновий Фадеевич, – встала она с кресла, чтобы поприветствовать меня. – Помните меня? Представляться заново не нужно?
– Да, помню, Вероника. Добрый день. А вы что тут делаете?
– Это я пригласил нашего штатного психолога, – заговорил заведующий. – Думаю, Вероника сумеет лучше, чем кто-то другой, объяснить вам суть проблемы, выявленной у Никиты.
– Значит, все-таки поставили диагноз?! Что с сыном? – оглянулся я на мужчину.
Однако вместо него ответила Вероника.
– Без дополнительных разъяснений диагноз вам вряд ли что-то скажет, Зиновий Фадеевич. Мы считаем, что у Никиты депривационная анорексия.
– Анорексия? – я сумел узнать и повторить только второе слово. – У Никиты?! Но…
– Может, присядете? – указал мне на второе кресло заведующий, а сам прошел мимо и уселся за свой стол.
Вероника опустилась в кресло напротив меня. Взглянула с сочувствием и одновременно с настороженностью.
– Могу я задать вам вопрос, Зиновий? – аккуратно поинтересовалась, как только я устроился.
– Да, пожалуйста.
– Где мать Никиты? Я помню, что она лежала у нас в клинике, но вроде бы ее выписали с выздоровлением.
– Да, Алевтина поправилась… – я с недоумением уставился на Веронику: ну, и при чем тут мать моего сына?!
– Тогда почему Никита с вами, а не с ней? Как вышло, что мать и сын оказались порознь? – Вероника продолжала задавать неудобные вопросы, вместо того, чтобы рассказывать мне о Никите!
– Вообще-то, мне обещали разъяснить суть диагноза! – вспылил я.
– Видите ли, Зиновий Фадеевич, у некоторых детей, разлученных с матерями, развивается сложная психическая реакция в виде неспособности удерживать пищу в желудке.
Я потряс головой. Потер лоб, пытаясь осмыслить то, что услышал.
– Вы хотите сказать, что рвота Никиты вызвана тем, что рядом нет его матери? – переспросил, чтобы убедиться, что правильно понял слова психолога.
– Вот именно. – В этот раз вместо Вероники мне ответил заведующий отделением. – Мы проверили свое предположение: назначили ребенку буквально на пару суток одно средство, которое используется для лечения психозов. Рвота тут же прекратилась.
– Мой сын – псих?! Вы это мне пытаетесь сказать?
Я начал вставать из кресла, чтобы тут же отправиться в палату за Никитой и забрать его из этой дурацкой клиники, где не могут поставить нормальный диагноз, объявляют четырехлетнего пацаненка психом и пичкают какими-то лекарствами…
– Нет-нет, Зиновий Фадеевич! Присядьте, пожалуйста, и выслушайте нас! – Вероника поднялась, шагнула ко мне, будто собираясь схватить за руку и удержать.
– Даю вам еще одну попытку… – присаживаться я не стал, и доктора встали тоже.
Обстановка в кабинете стала совсем напряженной.
Вероника заговорила торопливо:
– Смотрите. Когда-то на Западе был проведен довольно жестокий эксперимент. Детей в возрасте до пяти лет на несколько дней разлучали с матерями и наблюдали за тем, как они будут себя вести. Всех подробностей я вам рассказывать не буду, но хочу обратить ваше внимание: у части детей, как и у вашего сына, внезапно появились симптомы расстройства пищеварения, и в первую очередь – рвота.
– Не понимаю…
– А я не смогу объяснить. Это слишком сложно. Просто представьте себе, что ваш сын начал испытывать глубокое отвращение к жизни. А еда – это и есть жизнь.
– Вы хотите сказать, что мой сын не хочет жить?! – от ужаса у меня волосы на голове зашевелились.
– Да. И поэтому его организм отказывается от того, что эту жизнь поддерживает: от пищи. – Вероника смотрела мне в глаза прямо и так проникновенно, что не поверить ей не получалось. – У нас с вами есть два пути, Зиновий Фадеевич. Хороший путь – сделать так, чтобы мать и ребенок снова смогли быть вместе. Плохой путь – продолжать давать малышу лекарство, которое превращает его в бесчувственную куклу…
– Прекратите!.. Я не позволю сделать из моего сына овощ!
– Тогда верните ему мать, если не хотите, чтобы ребенок погиб от недоедания! – психолог тоже повысила голос, сверкнула на меня гневно глазами. – И имейте в виду: мы со своей стороны не будем скрывать происходящее от социальных служб!
– Не надо мне угрожать, уважаемые доктора. – Я внезапно успокоился. – Если вы думаете, что я враг своему ребенку – вы глубоко заблуждаетесь! У меня не было намерения запрещать сыну видеться с матерью. Просто она уже четвертую неделю не выходит на связь. Но я найду ее!
– Чем скорее – тем лучше! А пока Никите придется оставаться у нас. Сейчас его спасают только капельницы, – уведомил заведующий.
– Могу я увидеть сына?
– Да, разумеется, идемте. – Мужчина взял меня под локоть и повел прочь из кабинета. Оглянулся на психолога: – Спасибо, Вероника. Думаю, дальше мы сами...
Пройдя в палату, я обнаружил, что сын сидит в своей кроватке, обнимая любимого плюшевого слоненка, и смотрит в окно. Присел к нему на койку, взял на руки, прижал к груди. Ребенок не сопротивлялся, но и не обнял меня в ответ.
