Сын опустил голову, насупился.
– Никитка, я обещаю: тебя никто не будет ругать и наказывать! Просто расскажи мне, что случилось? Ты спал? – я знала, что Елена Михайловна уложила сына на дневной сон, потом почувствовала себя плохо и спустилась вниз, чтобы поискать у нас в аптечке какие-то таблетки.
– Спал. Потом проснулся, – неохотно кивнул Никита.
– Проснулся, а няни нет, так?
– Да…
– И что ты дальше сделал?
– Пошел на ковер играть, – по-прежнему стыдливо пряча от меня взгляд, признался ребенок.
– Хорошо. Ты сел на коврик и начал играть. А во что ты играл?
– В костер… хотел сделать такой, как в парке.
Я тут же припомнила, что с неделю назад мы гуляли неподалеку от коттеджа и видели, как на окраине рощи кто-то из местных жителей запекал в углях картошку и жарил над огнем хлеб и сосиски, нанизанные на шампуры.
– А чем ты поджигал костер, сынок? – ласково спросила я, внутренне сжимаясь от возникшей перед глазами картинки.
Мое упущение! Это я должна была объяснить сыну, что в доме костер разводить нельзя!
– Зажигалкой… – Никита опустил голову еще ниже и прижался к моему боку.
– Я не злюсь на тебя, Кит! – снова успокоила я ребенка. – И не буду злиться, обещаю! Скажи мне, где ты взял зажигалку?
– У Степы. – Я хорошо помнила этого Степу: семилетнего шалопая, который почему-то часто играл с детьми помладше на общей детской площадке.
– Степа подарил тебе зажигалку? – уточнила я.
– Да, – неуверенно отозвался сын.
– А ты ему что подарил? – ну, не может быть, чтобы Степа не потребовал что-то взамен! Слишком уж он хитрый!
– Динозавра Рика, – Никита окончательно поник и даже глаза зажмурил, ожидая моего возмущения.
– Степе так понравился Рик?
– Да. Он просил Рика, а я не отдавал!
– И тогда он предложил поменяться, – договорила я.
Китенок промолчал, но в его молчании было невысказанное подтверждение моей догадки.
– Никит, хороший мой мальчик! Теперь ты понимаешь, что такие маленькие детки, как ты, не должны играть с огнем?
Сын, не открывая глаз, кивнул.
– А еще запомни, Кит: костер в доме палить нельзя!
– А на веранде? – любопытство победило, и мальчишка разлепил веки, уставился на меня круглыми глазищами.
– И на веранде нельзя. Она деревянная и может загореться. Запомни, Никит: огонь можно разводить только взрослым и только в мангале или на голой земле. Иначе будет пожар!
– Как у нас дома?
– Да. Как у нас… – я не выдержала, обняла и прижала сына к себе, поцеловала в маковку. – Знаешь, как мама за тебя испугалась? Ты ведь мог сильно-сильно заболеть!
– И даже умереть?
– … и даже умереть. – Я с трудом удержалась от того, чтобы вздрогнуть всем телом.
– А ты бы плакала, если бы я умер? – продолжал задавать страшные вопросы Никита.
– Я очень-очень сильно плакала бы, сынок. Много-много дней. Может даже, заболела бы…
– Я не хочу, чтобы ты болела! – сын обхватил меня за талию, захныкал.
– Тогда больше никогда-никогда не играй с огнем и не разводи костер без меня, без папы или без деда Родиона. Хорошо? Обещаешь? – потребовала я с сына клятву.
– Хорошо. Я не буду… никогда-никогда!
В день, когда Никитку перевели из реанимации в детскую неврологию на долечивание, навестить внука приехал Родион Зиновьевич. Он привез Китенку пару новых книжек, очередного динозаврика. Ну и, разумеется, соков, печенья и йогуртов.
Дед и внук хорошо пообщались, а когда Родион Зиновьевич уехал, сын впервые спросил об отце.
– Мам, а когда папа ко мне приедет? – хватая меня за руку, поинтересовался он, когда мы возвращались в отделение с прогулки по больничной территории. – Он меня больше не любит?
Я растерялась, не зная, как поступить. Говорить сыну о том, что Зиновий пострадал по его, Никиты, вине, я была не готова. Слишком хорошо знала, насколько серьезно это может сказаться на неокрепшей детской психике. Дети и без того склонны винить себя во всех бедах, которые происходят с их родителями. Но и скрывать, что Зин в больнице, я не могла. Сын ведь и дальше будет переживать, скучать, недоумевать, почему вдруг отец перестал к нему приезжать и общаться с ним.
– Папа заболел, сынок. Он лежит в другой больнице и приехать не может, – наконец, ответила я.
– А почему папа заболел? Это из-за меня, да? Он сильно-сильно плакал?
– Нет, сынок, папа не плакал. Папа спасал тебя из огня, и огонь сделал папе очень-очень больно. Поэтому теперь папу лечат доктора.
Сын нахмурил лобик, задумался.
Я ждала, что он будет задавать вопросы и дальше, но Никита больше ни о чем спрашивать не стал, но до самого вечера ходил притихший и задумчивый. И только перед сном попросил шепотом:
– Мама, давай позвоним папочке?
– Зачем, Кит? – удивилась я идее, которая пришла сыну в голову.
– Я хочу ему что-то сказать!
– Что ты хочешь сказать папе, Никит? – я затаила дыхание.
– Что я его сильно-сильно люблю! – зажмурив глаза от смущения, признался мой мальчик.
* * *
Я пообещала сыну, что постараюсь придумать, как сделать, чтобы он смог позвонить своему папе. Утешенный моим обещанием, Китенок быстро уснул, а я задумалась. В наших непростых отношениях с Плетневым после пожара все стало еще сложнее. Меня разрывали противоречивые мысли и чувства.
С одной стороны, я понимала, что уже дважды этот мужчина сделал для нас с Никитой больше, чем я могла когда-нибудь надеяться. Сначала он спас меня, оплатил мое лечение в московской клинике. Потом вынес из огня моего ребенка. Нет, не так!
Нашего ребенка!
Настала пора признать: Зиновий принял сына и полюбил его всем сердцем. Тем самым, в наличии которого я было засомневалась. Что бы Плетнев ни делал – он старался действовать на благо сына. Так, как сам это благо понимал.
Вот только не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
Если бы Плетнев не отнял у меня Никиту, не перевез в свой дом, не приставил к нему няню – немолодую и, как оказалось, страдающую гипертонией женщину – пожара могло и не быть! Никита не оказался бы в смертельной опасности, да и сам Плетнев тоже не пострадал бы.
Впрочем, как и все дети, рано или поздно Китенок познакомился бы с огнем. Винить во всем Зиновия было несправедливо, но очень хотелось! Моя злость на мужчину перегорела вместе с пожаром, а в душе образовалось выжженное пепелище. Там, под спекшимися корками, жили какие-то другие чувства. Благодарность? – да. Привязанность? – наверное...
