– Я пришла, Зин, – сообщила очевидное, не зная, как по-другому начать разговор.
– Вижу… – он попытался улыбнуться.
– Знаешь, я хотела поблагодарить тебя. Если бы не ты – Никиту, возможно, не успели бы спасти… Теперь мы оба обязаны тебе жизнью: и я, и сын.
Похоже, Зиновий не ожидал такого признания. Он растерялся, смутился, зажмурился – совсем как Китенок, когда чувствует себя виноватым.
Некоторое время мы оба молчали.
Пауза становилась неловкой, и я поспешила заполнить ее:
– Кстати, Никитка просил передать тебе, что соскучился. Жаль, что его сюда точно не пустят.
– Не жаль!.. – Зин на мгновение сморщился, потом пояснил свои слова: – Не надо ему видеть… все это.
– Да, наверное, ты прав. Но, может, хочешь поговорить с сыном по видеосвязи? Я могу набрать Родиона Зиновьевича…
– Не надо. – Удивил меня отказом Плетнев. Потом поправился: – Не сейчас. Позже… если получится.
Почему могло не получиться – я сразу не поняла. Дошло до меня позже.
– Я хотел сказать тебе, Аля, еще в тот день… в пятницу…
– О чем? – насторожилась я.
Зин говорил медленно, часто переводя дыхание и закрывая глаза. Похоже, каждое слово давалось ему ценой серьезных усилий.
– Запиши номер телефона, который я тебе продиктую.
Я достала смартфон, вбила в память названные Зиновием цифры.
– Это мой адвокат. Позвони ему завтра утром. Он… – Плетнев снова на пару мгновений закрыл глаза, отдышался, собрался с силами. – Помнишь, я обещал тебе, что все исправлю?
Еще бы я не помнила! Правда, считала, что сейчас, пока Зиновий в больнице, думать об этом не время. Спрашивать – тем более.
– Я помню, Зин. Причем тут твой адвокат?
– У него документы. Бумаги, которые помогут тебе вернуть твои права… – мужчина трудно сглотнул. – На сына. Позвони Гольштейну!
– Хорошо! Я позвоню! – Плетнев явно волновался, и я поспешила согласиться, лишь бы успокоить его. – Ты только не переживай так, ладно?
Зиновий снова лежал с закрытыми глазами, и, если бы не громкое хриплое дыхание и подрагивающие веки – я бы решила, что он отключился, потерял сознание.
Я порывисто склонилась к нему, сжала его непривычно слабые пальцы:
– Все будет хорошо, Зин! Верь мне!
Веки мужчины задрожали чуть сильнее. Его ладонь под моей рукой сжалась в кулак. Сделав очередной глубокий вдох, он попросил, заикаясь даже больше, чем когда-либо раньше:
– У меня к тебе одна п… пы-росьба, Аля. Не уезжайте из Москвы. Хотя бы пока я жив.
Я застыла с открытым ртом. Забыла, как дышать. В голове теснились какие-то глупые слова, восклицания, междометия… Что значит – «пока я жив»?!
Вот, значит, отчего так озабочен Родион Зиновьевич! Наш герой, выходит, заживо себя похоронил!
– Ну, нет! – возмутилась я. – Ты не умрешь! Не теперь, когда Никита привязался к тебе всей душой, полюбил тебя, как… как родного! Да ты и есть – родной!
– Никита... – Зин слабо улыбнулся, но улыбка тут же угасла. – А ты?.. Ты, Аля?
Я? Зиновий хочет знать, люблю ли я его?!
Ответа на этот вопрос у меня не было – даже для самой себя. Слишком…
Между нами было слишком много всего! Обиды и нежность, недопонимания и близость, недоверие и страсть…
Как бы я хотела забыть, стереть из памяти заседание суда, месяц разлуки с сыном, измученное личико ребенка, когда, наконец, я приехала к нему в клинику, сдавленный писк «мама!», когда Китенок все же поверил, что я появилась, и бросился навстречу, чтобы повиснуть на мне, как обезьяний детеныш.
Вынеся Никитку из огня, Зин заплатил за все, что наворотил. Заплатил не мне – судьбе. По самому высокому счету.
У меня к Плетневу счетов больше не было. Тем более теперь, когда он дал понять, что я снова смогу называть Китенка своим сыном на законных основаниях.
Но пообещать мужчине свою любовь я пока не могла. Преданность – да. Заботу – тоже да. Готовность быть рядом, поддержку, понимание, даже секс. Но любовь? Может, я не знаю, что это такое, и потому не готова заявлять о ней вот так, напрямую?
– Я позвоню Гольштейну утром, Зин. Спасибо тебе. – Ответила я совсем не то, чего ждал Плетнев.
Он устало и разочарованно выдохнул, не открывая глаз. Его сжатый кулак под моей ладонью обмяк, не пытаясь отозваться на мое пожатие.
– Когда будешь уходить, попроси медсестру зайти ко мне, Аля, – едва слышно шепнул он и замолк, давая понять, что наш разговор закончен.
– Я еще приду, Зин, – пообещала я, вставая с табурета.
Плетнев не ответил.
Я поспешила выйти и пригласить к нему медсестру.
Добираясь из госпиталя МЧС в клинику, где лежал Китенок, я напряженно размышляла. Мне было ясно: даже если бы я призналась Зиновию в любви, это не слишком помогло бы делу. Через день-два он начал бы сомневаться в моих словах, начал бы снова погружаться в мрачные мысли и впадать в тоску.
Родион Зиновьевич, который общался с ожоговыми хирургами на правах самого близкого родственника, рассказал, что Зиновию предстоит пара операций по пересадке кожи. По-другому его ожоги не заживут.
А это значит, что Зин проведет в клинике не один месяц, и все это время будет оторван от дома, от сына, от любимого дела. Коротких встреч по две-три минуты раз-другой в неделю с Родионом Зиновьевичем и со мной точно не хватит, чтобы тоска и ощущение ненужности ушли из его сердца.
И чем яснее я этого понимала, тем четче становился мой план.
Я знаю, как вытянуть Зиновия из хандры. И мне это вполне по силам!
* * *
Адвокату, номер которого мне дал Плетнев, я позвонила на следующее утро. Узнав, что и сам Зиновий, и мы с Никитой лежим в больнице, тот согласился приехать и встретиться со мной в больничном кафе.
Оставив сына под присмотром в игровой комнате, я спустилась в это кафе, увидела за одним из столиков грузного мужчину. Узнала его сразу: он был единственным посетителем, явно не вписывающимся в обстановку – грузный, в деловом костюме, с папкой для документов на коленях.
Подошла:
– Юрий Ильич?
– Он самый! – мужчина вальяжно откинулся на спинку скрипнувшего под его немалым весом стула. – Значит, вот вы какая, Алевтина Сербова.
– Может, перейдем к делу? – не желая обсуждать свою внешность и выслушивать комплименты или, наоборот, критику, предложила я.
– Что ж, к делу – так к делу. Вот, ознакомьтесь.
Адвокат подал мне несколько листов в файлике. Я присела напротив него, достала бумаги и начала изучать. Чем дальше читала – тем труднее мне становилось скрывать свое удивление от цепкого взгляда законника.
