Дайри побелел, его крысиная физиономия пошла пятнами, глаза опасно сузились.
— Не втягивай сюда мою внучку, Эван!
Стоун сел, одернул манжеты рубашки. На его лице промелькнула едва уловимая тень улыбки.
— Мы все втянуты в это дело, сэр, — вздохнул Стоун, — так или иначе. И наши клятвы защищать людей не отменяли.
Дайри тоже сел. Нервно переложил стопку бумаг на столе, вытер потный лоб платком. Глянул на меня, на Стоуна. Опять на меня. С такой неприязнью он на меня смотрел. С такой гадливостью, что захотелось высморкаться в рукав. Так, для поддержания имиджа. Ну, раз меня заочно воспринимают как отброс, стоит хотя бы заслужить такое отношение.
— Я попытаюсь выбить для вас еще пару недель, — деловито заявила инквизиторская зараза. — Но большего не обещаю, — быстрый взгляд на Стоуна. — Если поступит приказ, ты вернешь девушке печать сам. Или я найду, кто это сделает.
Стоун скосил взгляд на меня. А я что? Вот что я должна сделать? Обрадоваться? Завизжать от дикого восторга? Возможно, мы поймаем убийцу из снов. Спасем жизни. Но моя жизнь все равно загублена. Пускай мне и вернут печать, но кто помешает инквизиторам активировать меня снова? А ничего не помешает.
— Вернешь ее в строй, когда дело станет не таким опасным, — неприятно хихикнул Дайри, — куда она от нас денется?
* * *
— Виктория, подождите! — голос Стоуна звучал за спиной, зло и грозно.
Но мне было плевать. Мне было гадко в этом вместилище святости. Мне нужен был воздух. Я задыхалась от унижения и боли. Было гадко, словно меня макнули лицом в грязь. Да какое там макнули — втоптали.
Я никому и никогда не была нужна. Я смирилась с этим. Даже моя приемная семья только выполняла работу, рутинную и не всегда приятную. Я привыкла к равнодушию окружающих, к шепоткам за спиной, моральным плевкам в лицо. Я научилась быть сильной, вырастила вокруг себя стену. Но как же тяжело стало удерживать эту круговую оборону, с каждым днем все больше понимая, что силы на исходе. Очень хотелось плакать.
Показался дверной проем выхода. Причудливый заслон был сдвинут, только ращались стеклянные двери. Дождик за ними усиливался, смывая изображения предметов за стеклом. Я без раздумий метнулась к свободе. Теперь моя свобода заключается только в том, что есть и что пить… и то не всегда.
Холодные капли обрушились сверху, намочили ткань одежды, размазали макияж. Плевать. Мне было больно и гадко. Хотелось плакать. А плакать всегда легче в дождь. Это лишает чувства вины за собственную слабость. Избавляет от оправданий. Я разучилась плакать, отучила себя быть слабой, заменила грусть на злость. Так проще, так легче, так надежнее защитить себя от чужих нападок. Но сейчас мне так хотелось стать слабой. Упасть на колени и плакать, давая волю внутренней боли. Хотелось. Но слабость — непозволительная для меня роскошь.
— Вы простудитесь, — прозвучал за спиной голос Стоуна.
Я промолчала, заглядывая в хмурое небо над нами. Новая вспышка молнии, и небеса отозвались брюзгливым ворчанием. Первая весенняя гроза. Говорят, нужно загадать желание… Может, попробовать?
На плечи мне легло что-то тяжелое, и я поняла, что Стоун закутал меня в свой пиджак. На голову тоже лить перестало, защитный купол прочно защищал от холодной воды. Я со злостью рванулась, желая сбросить с себя чужую одежду, но меня удержали, крепко сжав руками чуть выше локтей.
— Я понимаю, что вам больно, Виктория, но здесь не лучшее место для истерик. — шепнули мне на ухо. — Пойдемте.
Меня развернули к машине, беря за руку. А во мне закипала злость. Как он может вот так просто изображать добряка? Заботится он обо мне. Ха! Ха-ха! Я тоже нужна ему только для расследования. Только Зори есть дело до меня и моих чувств. А все остальные кучка сволочей. Ненавижу!
— Пустите меня! — зло окрасилась я, вырывая руку. — Ненавижу!
— Знаю, — спокойно заявил Стоун, наблюдая за мной.
Вода реками неслась по крутому склону улицы. Заливалась в туфли. Я поскользнулась, теряя обувь, едва не рухнув в лужу. Миг, и я зависла над пенящимися потоками. Еще миг, и меня уже несли к машине на руках.
— Убери от меня руки! — завизжала я, вырываясь из объятий инквизиции.
Мою просьбу проигнорировали. Попыталась ударить — увернулся. Я не вещь! Почему все ведут себя так, будто я бездушная табуретка?
Так меня и донесли до машины. Мокрую и злую, шипящую как бешеная кошка. Я вырывалась и грозила инквизитору всякими пакостями, которые я ему устрою дома. А я устрою! Я слов на ветер не бросаю. Меня зашвырнули в салон авто, вскоре и инквизитор сел. Рядом за руль. Включил печку, закрыл окно.
— Вам нужно согреться, — деловито заявил Стоун, — вы успели промокнуть до нитки.
— Перестаньте делать вид, будто вам есть дело до меня! — прошипела я, запустив в инквизитора его пиджаком.
Мужчина поймал одежду, тут же отшвырнув ее на заднее сидение авто. Удары дождя по стеклу усилились, вода напрочь размыла вид за окном, погрузив салон авто в интимный полумрак. Мы со Стоуном замерли, сидя каждый на своем месте и играя в гляделки. На краткий миг мне показалось, что всегда человеческие зрачки метаморфа опять вытянулись, становясь кошачьими. Всего миг, и взгляд стал прежним. Мужчина отвернулся от меня, сжимая руль руками. Костяшки побелели, выдавая напряжение с которым боролся Стоун. Что он испытывал? Раздражение? Злость? Досаду?
— Мне искренне жаль, мисс, что все складывается именно так, — холодно произнес инквизитор. — Хоть вы и не поверите, но я не желал вам такой участи.
— Если скажете, что вам меня жаль, я в вас плюну, — зло оборвала я мужчину.
Стоун на мой выпад только улыбнулся. Наивный, я же не шучу. Пережитое унижение в кабинете главы инквизиции не давало мне покоя, и я отыгрывалась на том, кто был ближе всего для моего «ядометания».
— Не скажу, — вздохнул Стоун, — вы можете вызывать какие угодно чувства, но жалость — это не про вас. Жалость унижает. Да и не нужна она вам. Так ведь?
Я отвернулась к окну, сложив руки на груди. Я имею право молчать? Вот, у меня забастовка. Я же обещала быть рыбкой? Вот и подавись.
— Вы имеете право на гнев, мисс, — звучал голос инквизитора. — Но я вам обещаю. Даже клянусь, что приложу все усилия, чтобы вам дали нормально жить дальше.
— Ага! — хмыкнула я. — Мне не нужна ваша жалость, в это вы правы.
— А я и не жалею, — тихо отозвался инквизитор. — Вас невозможно жалеть, только восхищаться…и вы достойны лучшей жизни.
ГЛАВА 15
О снах, фантазиях и законах мира грез
— Вот так, бульон согревает лучше всего, — бормотал Зори, кутая меня в колючий плед.
Когда гоблин увидел меня, босую и растрепанную, с ним чуть инфаркт не приключился. Я гордо вошла в гостиную, игнорируя попытки Стоуна завернуть меня в пиджак. Специально громко шлепала и пыталась оставить после себя как можно больше мокрых следов на дорогущем паркете. Теперь вот Зори носился по комнате, закрывая окна, и требовал разжечь камин. А я сидела на кровати, с носом завернувшись в плед и с чашкой горячего бульона в руке.
