— Если мы не найдем Майка, — прошептал Манои. — то получим мир, где может ожить любой кошмар, даже самый бредовый. Мы потеряем наш мир и станем донорами для тварей из преисподней.
Мы снова замолчали, глядя на бумаги в руках Манои. Эльф мялся и жевал нижнюю губу, словно боялся озвучить свои мысли.
— Я попытался пробить Майка по ауре, но там глухо. Я думал фонит артефакт, — в голосе Манои слышались слабые отголоски паники. — Но, если вся эта бредовая теория реальна… Мы его и не отследим. Эта тварь поглотила его астральный след.
Мне становилось все страшнее. Казалось, волосы на голове медленно поднимаются, занимая перпендикулярное положение к черепу. В висках стучала кровь, от чего темнело в глазах. Если кошмары людей прорвут тонкую грань между мирами, то всем нам не долго останется. И это будет пострашнее той войны, что призраком маячит на горизонте. Это будет ад.
— И оно поняло, что его ищут, — кивнул Стоун. — Потому оно попыталось избавиться от нас с Викторией в последний рейд. Оно принимает круговую оборону. Или мы находим Майка и разлучаем его с артефактом… или нам конец. Парень, конечно уже собой не управляет, но у него артефакт. И эта тварь набирает силу.
Манои замер, вперив взгляд в одну точку. Эльф задумчиво теребил манжет рубашки и все пристальнее вглядывался в меня, словно заметил что-то новое. Я тоже начала косить одним глазом в сторону Манои, Стоун просто спросил:
— Что, Вельд?
— У меня есть понимание с каким артефактом работать, есть теория, с какой одержимостью мы имеем дело, — задумчиво произнес Манои. — Если малфок захватил сознание Майка, но не убил его, то тело продолжает жить. Но, спит. Можно перенастроить аппаратуру на поиски ауры с такой аномалией. Конечно, придется отсеять коматозников, но есть с чем работать.
Стоун напрягся, пристальней глянув на Манои. Эльф расплылся в самодовольной улыбке сверля взглядом своего начальника.
— Я же говорил, Вельд, ты талантливый ученый, — пожал плечами Стоун. — Твой характер, это приемлемое неудобство.
Глава 26
Вскоре Манои ушел. А я осталась, переваривать услышанное и бояться все сильнее. И уже не малфока и конца света, а того, что все это время маячило на горизонте со дня снятия печати.
— Значит, теперь я инквизиции больше не понадоблюсь? — как можно более бесстрастно спросила я.
Стоун нахмурился, но с ответом не спешил.
— Теория Вельда может и не сработать, — выдохнул инквизитор. — Вы были, и остаетесь ценным сотрудником.
Он сам не верил в то, что говорил. Ему было тяжело смотреть мне в глаза. Мне было невыносимо рядом с ним. Между нами ширилась пропасть, с каждым вздохом, становясь все глубже. Нет причины мне быть здесь. Нет нужды прятать меня от инквизиции. Дарли уже сказал, что сможет сам наложить на меня печать.
— Моя ценность уменьшается в геометрической прогрессии, — усмехнулась я.
— Не для меня, — Стоун посмотрел мне прямо в глаза.
От этого взгляда стало жарко и холодно одновременно. Он пронизывал до самых костей, прошивал душу насквозь, вытаскивая из нее на поверхность боль и отчаяние. Зачем он опять говорит со мной так? Зачем дразнит призрачной мечтой? Ему нравится меня мучить? Нравится страдать самому?
— Это ни к чему, — шепнула я, отворачиваясь.
За окном пели птицы, в позолоте заходящего солнца порхали бабочки и с жужжанием носились мухи. Тени от веток заползали в комнату, скрюченными когтистыми лапами. Тянулись по полу, зловещие и жуткие. Ночь неотвратимо приближалась. Закон мироздания. Все хорошее рано или поздно заканчивается — закон бытия.
Мы молчали. Потом Стоун встал из-за стола и сделал пару шагов ко мне, словно решаясь на что-то. Я зажмурилась, и только силой воли сдержала порыв заткнуть уши. Не нужно! Пока эти слова читаются между строк, их можно считать вымыслом. Плодом моей больной фантазии.
— Я сам решаю, что мне дорого, мисс, — голос инквизитора звучал глухо и как-то устало, словно ему, как и мне, было тяжело дышать.
Я прикрыла глаза, стараясь проглотить застрявший в горле ком. Слезы жгли глаза, готовые черными ручейками туши расползтись по щекам. А я не хочу. Не хочу драмы, боли, горечи. Не хочу быть причиной чьих- то страданий.
— Вам просто показалось, Стоун, — я все же смогла говорить холодно, — Это пройдет. Я уеду и вы сможете жить, как прежде… У вас выйдет…
— А у вас, Тори, выйдет жить как прежде? — раздался его тихий шепот над головой.
А потом тяжелая рука опустилась мне на плечо. Я продолжала сидеть на диване, опустив голову. Не хочу на него смотреть. Не смогу сдержаться и разревусь. Но спрятаться мне не дали, взяв за подбородок, заставили поднять голову вверх. Стоун стоял совсем рядом, возвышаясь надо мной и смотрел не отрывая взгляд прямо мне в глаза.
— Я постараюсь…
И поднялась с дивана, желая уйти и не продолжать этот разговор. Только вот ноги не слушались. Я ощущала себя хмельной от переживаний, перед глазами все плыло, в теле расползалась невыносимая слабость. Стоун стоял так близко, что я могла ощутить тепло его тела, нервное дыхание. Казалось, даже грохот его сердца долетает до моего слуха. Можно было просто оттолкнуть его, нагрубить, сказать очередную пакость, в которых я была мастером. Но я продолжала стоять рядом с ним, борясь с желанием обнять, прижаться, забыть кто мы друг другу. Я знала, как должна поступить, но, только сделать это было сложнее чем пройти по углям.
Стоун не держал, даже не прикасался. Просто стоял рядом и смотрел на меня своими удивительными глазами, полными боли и тоски. Он не просил остаться. Он прощался… И я уже почти решилась уйти. Совершенно механические движения, в которых участвовал холодный рассудок. А душа рвалась на волю, обливалась слезами, рассыпалась на осколки от нестерпимой боли. Но так лучше, так правильно…
— Зачем я вам? — дрожь в голосе выдала мою душевную боль.
Собственный голос показался мне непозволительно громкий в звенящей тишине, а вопрос глупым и наивным. Нужно было просто уйти, а я продолжала стоять рядом с Эваном Стоуном, заглядывая ему в глаза. Он улыбнулся и осторожно сжал мои пальцы на руке. Едва ощутимый жест, от которого по телу пронеслись сотни колючих разрядов.
— Затем, что я люблю вас… — шепнул он, поднося мою руку к губам, — И жить как прежде у меня уже не выйдет.
Теплое дыхание обжигало кожу, растекалось лавой по моим венам, глуша доводы рассудка, сметая страхи.
— Поцелуй меня, пожалуйста, — выдохнула я, растворяясь в золотистых искрах глаз, похожих на янтарь.
Сейчас, я остро поняла одно — если мы со Стоуном и расстанемся, то у меня будет хоть одно воспоминание, которое я буду беречь в памяти остаток жизни.
* * *
Я думала, что давно разучилась терять голову от поцелуев, считала себя циничной и прожженной. Только вот рядом со Стоуном мне снова было шестнадцать и я опять ощущала крылья, трепещущие за спиной. Голова кружилась, дыхание срывалось то в стон, то в всхлип. И хотелось плакать. Не от боли. От счастья, что горящим шаром трепетало где-то под сердцем. Так, наверное, сходят с ума, принимая свою слабость. Смиряются с ней. Все, что я делала, было чистейшим безумием, и мой жизненный опыт монотонно твердил мне, что ничего хорошего из этого не выйдет.
