— Им еще предстоит добиться многого, — не удержалась я от ехидства, — путь начат, но не пройден.
Норвуд даже споткнулся, услышав мой короткий манифест. Я понимала, что мои взгляды и стремления не понятны большинству мужчин и многим женщинам. Таких, как я, считали и считают скучающими дурочками, которым просто нечем занять свои вечера. Я привыкла к косым взглядам и насмешкам. А Нордвуд? Он просто такой же, как и другие.
— И где же конец этого священного похода? — криво усмехнувшись, спросил шериф.
В его зеленых глазах читалась насмешка, он смотрел на меня как на глупую девочку, ведущую беседы о единорогах и радуге. О вещах, о которых я не смыслю. О жизни, где мне уготована лишь роль вещи.
— В полном и безоговорочном равноправии, — пожала я плечами и улыбнулась, — это справедливо.
Нордвуд скривился. Я видела, как в нем борется желание съязвить и здравый смысл. Стало даже интересно, что победит в этом человеке, похожем на дикого зверя. Мальчик? Или мужчина…
— Так важно управлять паровозами? — спросили у меня с плохо скрываемой насмешкой.
А чего я ждала? В больших городах еще пять лет назад женщин сажали за демонстрации. Запирали в сумасшедших домах. Объявляли истеричками.
— Дело не в паровозах, мистер Нордвуд, — вздохнула я, — а в праве выбора…
«Но вам этого не понять»:- пронеслось в мыслях. А как тому, кому с детства был открыт этот мир, понять того, кто на жизнь смотрел из окна тесной камеры? Мужчины вольны были получать образование, путешествовать… выбирать себе пару для брака. Уделом женщины было молча принимать свою участь и быть благодарной за опеку и защиту. Если повезет…
— Вон оно! Вон! — завизжала Мэри.
И, завернув сложный вираж, девчушка помчалась к нам. Дети рассредоточились по пространству вокруг, прыгали через высокие травы и гонялись за Сахарком. Теперь они все замерли у невысоких холмов. А за ними скрывалось озеро.
— Сасквочи называют его Ледяное Око, — охотно пояснил шериф.
Он выглядел растерянным. Словно сказанные в запале слова теперь он сам считал глупостью. И это поразило меня сильнее открывшихся вокруг красот.
Озеро и вправду походило на огромный синий глаз, глядящий в небеса, оно было идеальной круглой формы и, не смотря на относительно теплую погоду, уже начало покрываться льдом.
— Там бьют холодные источники и круглый год вода холодная, а после наступления заморозков тут же покрывается льдами, — затараторила подбежавшая Мэри.
Сахарок покорно повис в ее руках, «сраженный» безграничной детской любовью и для верности, решивший прикинуться трупом. Все же дети способны кого угодно «залюбить» до полусмерти.
Но еще больше меня поразил берег возле озера. Из земли торчали блестящие сосульки. Они прорезали землю, словно тысячи игл и сверкали на солнце. Это и был пресловутый «игольчатый лед». Я читала про это явление. Все просто, вода проходит сквозь микротрещины в земле и замерзает. Но, сухой академичный слог не смог передать той красоты, которая за ним скрывалась.
— В- в- в…Н- нра… Вам… — завел свою песню Тоби.
— Мне очень нравится, — выдохнула я, обнимая мальчика за плечи, — даже не думала, что такая красота бывает.
Мальчишка довольно улыбнулся и выдохнул. Нужно будет поговорить с его родителями. Мальчику нужно серьезное лечение, а они, судя по всему, пустили дело на самотек. Чем ближе я подходила к озеру, тем холоднее мне становилось. Морозный воздух щекотал легкие, заставляя задыхаться, солнце рассыпало солнечные зайчики по острым ледяным граням, и мне стало казаться, что мир вокруг утонул в потоках яркого света.
Тогда-то я и увидела тонкую фигурку, замершую посреди озера. Она стояла неподвижно, в развивающихся полупрозрачных одеждах и короне из замерзших цветов. Неживая и холодная, как и вода, которая держала ее, не давая утонуть. Но это была женщина. Я отчетливо видела, как ветер трепал ее черные волосы и то, как она поднесла палец к губам, призывая меня молчать.
— Роквул, быстро прочь от воды, — громыхнул за спиной голос Нордвуда.
От его крика наваждение спало, и я дернулась в сторону, осознав, что стою у самой кромки воды, которая стремительно темнеет. Острые шипы «сосулек» хрустели под ногами и цеплялись за подол юбки. В какой-то миг я подумала, что погибну, рухнув на эти «колючки».
Ледяная корка на воде с хрустом ломалась, осколками разлеталась в стороны, выпуская из воды уродливую морду какой-то твари, похожей на жабу. Животное скалило зубастую пасть и скребло когтями по льду. Тонкий наст ломался, тварь тонула и снова выныривала, я пыталась выпутаться из цепкой хватки «северных красот».
Рывок, и на том месте, где могла бы стоять я, выскочил водяной монстр. Это был ящер. Тварь, чуть больше коровы. С огромным гребнем на спине и с кожей, в блестящих чешуйках, перепонки на лапах прятали острые когти, а на конце хвоста блестело жало.
Если бы не реакция Нордвуда, то от меня осталось бы мокрое место.
— Живо к детям и бегите так быстро, как только умеете, — рявкнул Нордвуд, выхватывая оружие из кобуры.
Я попыталась отыскать среди пожухлой травы хоть что-то, что могло стать средством защиты, но поиски мои не увенчались успехом.
— Вы не помогаете мэм! — рявкнул блюститель порядка.
Раздалось два выстрела, от которых тварь замешкалась, но, останавливаться не собиралась.
— Я вас тут одного не брошу, — растерянно пискнула я.
Пришлось активно двигаться, так как водяная тварь резво бежала в нашу с Нордвудом сторону. А вот детишки и без моей помощи отбежали уже настолько далеко, что превратились в крошечные точки. Сахарок, к моей радости, был в цепких объятиях Мэри. Мои слова вызвали у Нордвуда секундный паралич. Он замер и смерил меня взглядом, которым глядят на буйно помешанных, несущих ерунду. Я приосанилась. Тварь, виляя хвостатым задом, активно приближалась.
— Живо закрыла рот и исчезла с глаз моих, — рявкнул шериф, — Это приказ.
В его глазах сверкнули синие искры, а голос стал походить на рык. Еще никогда в своей жизни я не ставила таких рекордов по бегу.
* * *
Лиам пытался понять, как так выходило, что при беседах с доктором он каждый раз ощущал себя идиотом. Почему, скучный разговор, призванный скрасить прогулку к озеру, превратился в глупый спор, о совершенно глупых вещах. Но, эти темы были важны для доктора Роквул, а шериф в который раз посмеялся над ее идеалами.
Почему, всякий раз, как шериф натыкался на доктора, из него невпопад выскакивали всякие глупости и колкости? Это бесило, выводило из себя и пугало. Эта слабость и невозможность справиться со своими эмоциями, злила и воскрешала в памяти давнюю, противную до тошноты картину, после которой четырнадцатилетний Лиам убедил себя в том, что привязанность к кому-то приводит лишь к боли.
И вот теперь он сам заикался и нес ерунду. И гордо нес бы ее и дальше, но ситуацию спасла вездесущая Мэри. И озеро. Никогда еще Лиам так не радовался его обледеневшим берегам и колючкам сосулек, торчавшим из земли.
