Нео потянул жалобно скрипнувшую ручку дверного молоточка, и несколько раз сильно постучал в калитку. Спустя некоторые время за воротами послышались торопливые шаги. Затрещал замок, будто в нем что-то перемалывалось. Не спрашивая, кто пришел, дверь открыл Брыжч. Вид у него был откровенно не для приема гостей — мятый и сонный.
— А, это вы, — изрек псарь после долгого молчания. — А я и забыл. Прикорнул маленько. Входите.
Во дворе также царило запустение и беспорядок. Они шли по выложенной камнями дорожке, между стыков которых торчали сорняки. Кованная оградка по обе стороны брусчатки едва угадывалась под густо разросшимися кустами шиповника, сирени и плетистых роз.
Доезжачий обогнул особняк, и они оказались в старом обширном саду. Посреди него зиял немалый пруд с чистой темной водой. Кое-где под берегом стелилась водяная лилия. На противоположной стороне водоема стояла деревянная беседка, сплошь увитая диким виноградом.
У пруда, в плетеном кресле, сидел мужчина. С его плеч на траву спадал алый плащ. Псарь свернул на лужайку и направился к человеку.
Подойдя, Брыжч осторожно положил ладонь на плечо мужчине и легонько тряхнул, словно отрывая от важных раздумий.
— Патрон, — почтительно обратился Брыжч к хозяину. — Пришли те люди, о которых я вчера говорил.
Барон вздрогнул и обернулся.
Лицо Врадлика, широкое, морщинистее, еще хранило неуловимую черту аристократа. Но взгляд серых глаз был пуст. Он улыбнулся, щерясь желтоватыми, ровными зубами, вздернул орлиный нос и громко захохотал, схватившись за толстые дужки подлокотников. Затем вдруг его смех оборвался, и он вновь уставился на своих гостей. Брыжч терпеливо стоял в сторонке, будто ожидая, когда из Врадлика выйдет дурь.
Брынздэш резко, как пружина, поднялся, расправил плечи, сбросив накидку. Он был в рубахе, брюках и стоптанных сапогах из мягкой кожи.
— Приветствую, друзья! — громогласно сказал Врадлик, приложив руку к груди и слегка тряхнув русой головой. — Я долго ждал вас, но… — он осекся, точно забыл подготовленную заранее речь. Брыжч все так же безмолвствовал. Барон обернулся к пруду, лицо его вдруг резко переменилось — будто из него в один миг выпили всю радость. Он тяжело вздохнул, протянул руку к водоему, и продекламировал:
— И не коснется больше длань прелестной кожи. И не дрогнет сердце по весне. И грудь скуют тоски морозы…
— И вырастут ноги на спине, — зарифмовал Максим. На него осуждающе покосился Жека, а Топольский легонько двинул локтем в бок и шикнул, что стебаться над нездоровыми человеком — срам и гнусность.
Барон надломлено подхватил накидку, покрыл ею плечи, и сел в кресло, старчески ссутулившись. Он исступленно глядел на поверхность озера, по которой мелкой рябью бежали волны.
— Вот и весь разговор, — наконец подал голос Брыжч, подступив на шаг. — До сумерек больше ни слова не обронит. Так и будет сидеть.
— А вечером что-то изменится? — резонно спросил Миххик.
Псарь пригладил торчащие усы, сглотнул. Взгляд его метнулся к водоему. И Савельев догадался, в чем дело.
— Русалка покажется, — проговорил Брыжч. — Патрон с ней как поворкует — будто прежний становится. А к рассвету… — он махнул рукой, давая понять, что все возвратится на круги своя.
— Сейчас ее нельзя позвать? — спросил Нео.
Псарь покачал головой.
— Нет, она к себе только патрона допускает. Меня едва увидит — под воду уходит. Ежели хотите, оставайтесь до вечера. Или на ночь — гости у нас редко бывают. Хоть не скучно будет. После рандеву и переговорите с Врадликом. Дом у нас пустой, воровать нечего. Все уже и так вынесли да спродали. Ну а что удумаете — собак спущу, — он указал на глухие заросли винограда, за которыми, видимо, находился вольер. Оттуда доносился лай и скуление.
— С удовольствием заночуем у вас, — сказал Миххик.
Брыжч кивнул.
— Ну, тогда устраивайтесь. На патрона не обращайте внимания, он не возразит. На втором этаже две комнаты в южной части занимаем мы, а остальные свободны. На всех хватит. А я пойду покамест собанек покормлю. — И он направился по дорожке за особняк.
Немного постояв на лужайке, друзья направились к дому.
Внутри царил сумрак, воздух был сухой и пыльный. Коридоры и комнаты, очевидно некогда полные роскошной утвари, пустовали. Лишь на стенах белели пятна, где когда-то были приставлены диваны, шкафы и висели картины.
Только в большой гостиной обстановка была обжита. На противоположной стороне комнаты разинул обугленную пасть старый камин. В воздухе ощущался легкий запах дыма. Слева имелась подставка с кочергами и мехами для раздува углей. Справа к камину примыкала кованая полка, в которой были сложены сухие поленья. Напротив очага, на круглом коврике, меж двух просиженных кресел, был низкий столик с оплавленной свечой и парой пустых бокалов. По обе стороны, у стен, стояли две софы, обитые бежевым протертым шелком.
На втором этаже была примерно та же картина. В нежилых комнатах кровати были накрыты посеревшим полотном, а большие окна задернуты занавесками.
Друзья разбрелись выбирать себе апартаменты.
Жека облюбовал крайнюю западную комнату. Он подошел к окну, отвел занавеску. Отсюда хорошо было видно сад и барона, сидящего у пруда. Нео особенно не заморачивался — и занял соседние с магом покои. Миххик и Топольский разместились в следующих за ним.
Оставив вещи, товарищи вышли наружу, дабы прогуляться и осмотреть владения Врадлика. Брыжч любезно устроил им экскурсию по хозяйству. Мужчина с увлечением рассказывал, как здесь было хорошо, какой царил порядок до того исчезновения жены Бринздэша. Показал собачник и вольеры со своими подопечными. Питомцев оказалось семеро: это были худые гончие псы с узкими вытянутыми мордами.
Так, неторопливо, день катился к закату, кутая старый сад барона в мягкую шаль вечерней мглы.
Брыжч отправился на кухню готовить ужин. Миххик и Топольский вызвались ему помогать. Нео сидел на крыльце под скатом козырька и так же заворожено, как Врадлик, глядел на темное пятно пруда, посапывая трубкой. К нему подсел Жека, достал и свои курительные снасти.
— Где огнем разжился? — спросил волшебник, прикуривая. Нео выпустил облачко дыма, сказал с ноткой гордости:
— В камине угли раздул.
— Да ты у нас теперь самостоятельный, — похвалил маг.
Максим странно вздохнул, глядя на отблески лучей закатного солнца на воде.
— О чем задумался? — Жека взглянул на Черкашина. Тот поджал губы, затянулся табаком.
Нео долго молчал, прежде чем ответить.
— Вспомнилось одно… — неуверенно начал Максим. — Мне двадцать пять было. Ну и как-то простудился сильно, температура поднялась под сорок. Даже сознание терял. — Он помолчал. — И тогда на помощь мне пришли не супергерои, а простые люди. — Максим вновь умолк. Затем с теплом в голосе сказал: — Мои папа и мама. Помню, отец отпросился с работы, вернулся домой, посадил меня в машину и через весь город, на полном ходу, отвез в больницу. Диагноз врачи поставили неважный — запустил я простуду, в легких начала скапливаться жидкость. Срочно нужно было ставить дренаж. А у меня ведь ничего не было тогда. Студент пятого курса. Никаких доходов толком… Все — родители. Все они, понимаешь? Платили, еду привозили, заботились, подбадривали. — Черкашин засопел трубкой. — И только на больничной койке до меня дошло: никакие они не герои эти чудо-мэны с большими мускулами да крутыми способностями. Настоящими супергероями для меня в тот день и навсегда стали мои родители. Те, кто ограждал от бед и выдергивал из самых безнадежных передряг. И только в двадцать пять лет до меня дошло, как я их люблю.
