Не стану даже пытаться описывать, каково было очнуться после столь долгого беспамятства. Нет смысла. Достаточно сказать, что ничего более отвратительного я никогда не испытывал. Врачи любят использовать слово “неприятно”, говоря о том, что на самом деле просто наводит ужас. Сам я предпочитаю называть вещи своими именами. “Отвратительно” — самое подходящее слово. Еще годится — “жутко”.
Не было и речи о том, чтобы сразу встать и пойти домой. Я вообще не мог подняться. Да и с полицией еще не все уладилось. Люси поработала на славу, но последние детали мне пришлось прояснять самому. Память день за днем возвращалась, примерно в такт с восстановлением подвижности. Лежать в больнице — бесконечное унижение. Находиться под подозрением у полиции — почти то же самое.
— Почему вы встретились именно на старом нефтепромысле? — допытывался шериф Стиллер.
Я ответил, что не знаю. Джош Тейлор, присутствовавший на этом допросе, при упоминании о нефтепромысле потупил взгляд.
Люси все время находилась рядом. Белла тоже. Люси прилетела в Хьюстон вместе с моей дочкой и ее няней Сигне. Белла, по обыкновению, пребывала в лучезарном настроении и покоряла всех, кто ее видел. Один из врачей больницы проверил ее перелом и снял гипс. Что она первым делом и продемонстрировала мне, когда я очнулся:
— Смотри! Обыкновенная рука! Люси поговорила с доктором, и он мне помог.
Да уж, эта Люси мастерица все улаживать.
* * *
И вот однажды во вторник мы приземлились в Арланде. Лето кончилось. Настал сентябрь, моросил дождь, и я старался не думать о том, в какую сумму страховщикам обошлось мое пребывание в больнице. Осень лежала передо мной, как прямая дорога длиною в вечность. Врачи рекомендовали взять больничный по меньшей мере месяца на два. Я обещал последовать их совету. Не дурак ведь, знаю, когда стоит прислушаться к окружающим. Если с тобой еще до сорока пяти лет случается инфаркт — да какой! — надо себя поберечь.
— Начну заниматься спортом, — сказал я Люси в такси по дороге из аэропорта. — Изменю режим питания, может, к диетологу схожу.
Мы втроем сидели на заднем сиденье. Белла посередине. Спала, уткнувшись мне в плечо. Люси молча смотрела в залитое дождем боковое окошко. Я протянул руку, коснулся ее щеки. Белла уткнулась мне в грудь, когда я убрал руку.
— Все хорошо, детка?
По сути, ответ был единственно возможным. Вполне ожидаемым.
— Нет, — сказала Люси. И продолжила: — Все кончено. Понимаешь? Кончено, Мартин.
Как описать шок, волной нахлынувший на меня? Я испугался, и куда больше, чем когда вышел из комы. Не то чтобы я забыл наши прежние ссоры. Но мне казалось, что недели в Техасе кое-что изменили. Что мы сблизились. Я же чувствовал. Всем своим больным телом.
— Ты приехала в Техас. Ты…
Приложив палец к моим губам, она заставила меня умолкнуть.
— Я люблю тебя. — Она заплакала. — Понимаешь? Люблю. Больше всех на свете. Но этого мало. Настоящих отношений между нами нет. И ты действительно их не обещал. Но знаешь… я так не хочу. Только не говори, что можешь измениться, ведь на самом деле ты не можешь. И не изменишься. Понимаешь? Я люблю тебя. Но этого мало. Потому что ты любишь меня не на тех же условиях.
Я запаниковал. Куда больше, чем в тот миг, когда ждал смертельного выстрела. Искал слова, которые могли бы убедить ее, как сильно я люблю ее, как сильно в ней нуждаюсь. Хотел сказать, что не чувствую себя цельным, когда ее нет рядом, что нет у меня друга ближе ее.
Но я не сказал ни слова. Потому что думал обо всем, чего, как я знал, она хочет помимо этого.
Верного любовника.
Общий дом.
Может быть, даже общих детей.
И тут я расплакался, ведь Люси, черт побери, была права. Как всегда, права. Ведь именно этого я ей не дам. Ну, разве только здесь и сейчас. Человек, переживший тяжелую болезнь, становится таким кротким. Летом тоже случались часы слабости, когда я подумывал, что смогу стать таким, кто ей нужен, смогу дать ей то, чего она желает. Ведь она заслуживает этого, как никто другой. Но я слишком эгоистичен для подобных жизненных решений. Знаю ведь, что не смогу измениться так, как необходимо, чтобы поистине целиком принадлежать ей. И, пожалуй, в такой честности по отношению к себе есть здравое зерно.
Мы таковы, каковы есть.
РАСШИФРОВКА ИНТЕРВЬЮ С МАРТИНОМ БЕННЕРОМ (М. Б.)
ИНТЕРВЬЮЕР: КАРЕН ВИКИНГ (К. В.), независимая журналистка
Стокгольм
К. В.: Не знаю, что и сказать. Вы действительно поставили точку? Прямо на месте?
М. Б.: Да.
К. В.: И что теперь?
М. Б.: У нас перерыв. Мы заперли контору, и некоторое время она будет пустовать. Хельмер в оплачиваемом отпуске. Я восстанавливаю здоровье, а Люси временно работает в какой-то компании.
К. В.: Но вы хоть иногда видитесь?
М. Б.: Конечно. Иначе Белла очень бы расстроилась.
К. В.: Как вам кажется, вы будете снова вместе?
(Молчание.)
М. Б.: Это важно, учитывая все, что я рассказал?
К. В.: Не для самой истории. Но в чисто человеческом плане мне ужасно любопытно.
М. Б.: Это лишнее. Ваш предшественник Фредрик никогда не проявлял любопытства.
К. В.: Простите. Как все было, когда вы приехали домой? Я имею в виду убийства, в которых вас подозревали.
М. Б.: Эту проблему мы отчасти решили дистанционно, из Штатов. Шведская и американская полиции были вынуждены сотрудничать. Но кое-что, конечно, пришлось уладить уже дома.
К. В.: Трудно было убедить их, что Дидрик являлся соучастником преступлений?
М. Б.: Нет, ничуть. Хотя… разобраться в сумбуре вокруг Мио поначалу было трудно. Однако мы получили из копенгагенской больницы историю болезни Себастиана, сына Дидрика. Тамошние врачи подтвердили, что после выписки из больницы мальчик и месяца не мог прожить. Поэтому полиции пришлось признать, что ребенок, которого Дидрик и Ребекка выдавали в датской усадьбе за своего сына Себбе, на самом деле был кем-то другим. Они нашли в доме волоски, сделали анализ ДНК и установили, что волоски принадлежат исчезнувшему Мио.
К. В.: Но Мио, наверно, уже не исчезнувший?
М. Б.: Нет.
К. В.: Так что же случилось?
М. Б.: Когда произошла авария, в машине был еще один взрослый. Он-то и забрал Мио с места происшествия и обеспечил его безопасность.
К. В.: Полагая, что Люцифер по-прежнему его разыскивает?
М. Б.: Так он и разыскивал. Как раз тогда.
К. В.: А сейчас? Теперь Мио, надо думать, ничто не угрожает.
