Мне очень хотелось, чтобы после всего произошедшего меня обняли. И мне очень хотелось хотя бы на время почувствовать себя под защитой. Под настоящей защитой.
Меня нежно пошевелили. Я открыла глаза и в теплом свете факела, который прикрепили со стены к клетке, увидела лицо Зена, непривычно миролюбивое, даже ласковое. Глаза его тоже светились мягко, тепло.
— Что-о-о? — недовольно протянула я, силясь держать глаза открытыми: настолько еще хотелось спать.
Зен улыбнулся; мое сонное недовольство его позабавило.
— Укус подчистить надо. Я вино принес.
Я пошевелилась, и вместе с болью проснулись воспоминания о памятном вечере… Болели спина и плечо, на которые я упала, когда меня швырнул Вазраг, болела рука, причем наипротивнейшим образом – тупо ныла, ны-ы-ыла… Приподнявшись, я увидела, что Зен уложил меня прямо на полу, а под голову подложил сумку Тредена.
«А я-то думала, он от меня не отходил», — с досадой подумала я, и, удивившись этой своей досаде, приняла более устойчивое положение. Зен протянул мне какую-то емкость.
— Хлебни вина.
Я доверчиво хлебнула и чуть сразу же не исторгла его обратно; пламенная жидкость с хлебным привкусом пошла у меня носом.
— Тихо, мужики спят, — предупредил Зен, имея в виду Тредена и Млада, так что возмутилась я шепотом:
— Это ж водка! Почему не предупредил?!
— Вино, — возразил желтоглазый, убирая емкость (не зря она мне подозрительной показалась!). — Ржаное.
— Водка, — упрямо повторила я, и утерла тыльной стороной ладони горящий рот.
— Вино.
— Черт с тобой, — плюнула я. — Называй как хочешь… Главное, эта штука точно рану продезинфицирует.
Мужчина по уже сложившейся традиции пропустил незнакомые слова мимо ушей. Он хорошенько промокнул лоскут ткани в водке (это водка, я точно знаю!), и, вытащив нож из-под голенища, протер его этой тканью.
— Нож зачем? — насторожилась я.
— Чтобы кровь пустить. Так зараза из ранок выйдет.
— Не надо ничего пускать! Просто приложи к укусу лоскут, пропитанный водкой, и сойдет!
— Ладно, — легко согласился Зен. — ничего делать не буду. Но тогда будь готова к тому, что руку раздует, а через несколько дней она начнет гнить и тогда тебе придется либо руку отрезать, либо готовиться к смерти.
Я прикинула, что может оставаться на клыках Млада, и со вздохом смирения закатала рукав на укушенной руке. Рука выглядела плохо и действительно уже раздувалась.
«А если кусочек мертвечины с зубов Млада попал в кровь?» — подумала я и ужаснулась.
Зен одной рукой взял мою руку, и удобнее перехватил нож в другой.
— Будет больно. Придется потерпеть. Молча.
— Делай уже…
Нож прошелся по коже, соединяя две дырочки, оставленные клыками Млада. Кровь тут же теплым ручейком потекла по руке, закапала на пол… Я сидела, отвернувшись и сжав губы, чтобы не проронить ни звука. Порезав кожу, Зен пальцами надавил, выдавливая из ранок кровь, и, как считал, заразу… Ох, не доверяю я медицине здешней! Страшно подумать, что в этом мире я могу умереть даже от пустячной ранки…
Закончив с верхними ранками, Зен занялся нижней и повторил те же действия. Кровь торопливо стекала на пол: кап-кап-кап… Вытерев нож прямо о штаны, Зен вернул его в голенище сапога и, продолжая держать мою руку на весу, следил за тем, как из порезов течет кровь.
Я повернулась к мужчине лицом и, увидев свою руку, срочно захотела выпить.
— Зен, дай еще выпить…
Он протянул мне емкость без вопросов. На этот раз я сделала несколько глотков, хотя у меня дыхание перехватывало от крепости. Зато какая приятная теплая волна пошла по телу! Сморгнув выступившие на глазах слезы, я сделала еще несколько глотков. Горло уже не жгло так сильно, и пилось довольно легко. Посмотрев на расплывающееся из-за слез лицо Зена, я отпила еще…
Если проспиртуюсь, то, может, не будет никакой инфекции.
— Откуда водку взял? — спросила я.
— Вино это, ржаное.
— У нас такое «вино» водкой называется. Так откуда питье?
— Да как-то припрятал с кухни.
— Во-о-о-ор, — протянула я, впрочем, без осуждения. — Зен, долго мне еще кровью истекать?
— Еще немного.
— Ты знаешь, что делаешь? Я не хочу умирать.
— Правда? — улыбнулся он; моргнув, я увидела его лицо довольно четко, хотя не так уж близко мы сидели, обычно для такой четкости мне требовалось расстояние поближе. Кажется, это ржаное вино так удачно ударило мне в голову, что даже немного улучшило зрение.
— Правда, — кивнула я. — Чего ты скалишься?
— Не хочешь умирать, но делаешь все, чтобы умереть.
— Ой, вот только не надо это все! Ты сам точно такой же противный.
— Противный?
— Конечно. Делаешь, что хочешь, при этом тебя не обманешь, не убьешь… Проти-и-и-ивный!
— Если так толковать, то да, противный. Но ты противнее.
— Нет, ты противнее. Потому что ты еще и сильный, — с завистью протянула я, и даже не заметила, когда Зен подтянул меня к себе немного и, осмотрев руку, начал туго накладывать повязку из того вроде бы чистого рваного полотна, что принес с собой.
Боль стала приглушенной, она постепенно растворялась в тепле приятного алкогольного опьянения. На голодный желудок меня быстро разморило. Покачиваясь, я смотрела, как Зен ловко затягивает повязку, пропитывающуюся алым.
— Лучше тяни, — проговорила я.
— Сильнее не надо, — покачал желтоглазый головой. — Иначе ты точно руку потеряешь. Я резал поверху, итак затянется. Что, голова кружится?
— Кружится, — подтвердила я, и безо всякого стеснения прильнула к мужчине. Он замер, и мне это показалось очень смешным.
— Что ты делаешь?
— Пристаю к тебе.
Зен из просто замершего превратился в окаменевшего, и я добавила торжественно:
— Шутка! Что, размечтался уже? Я к тебе как к батарее тянусь, не хочу себе почки и придатки отморозить.
Я прижалась к нему еще ближе и попыталась устроить подбородок у него на плече, но отяжелевшая голова так и «скатывалась».
Зен взял меня за плечи и, отстранив немного, вгляделся в лицо.
— Быстро же ты охмелела…
— Ес-тес-с-ственно, — кивнула я, и голова закружилась сильнее от такого опасного маневра. — Я вообще не пью. Меня и от бокала шампанского на Новый год развозило, а тут водка без закуски плюс кровопотеря и стресс. Зе-е-е-ен… дай еще… вина этого хлебного… Я хочу совсем забыться. И поспать. Только ты не отходи, ты теплый.
