Я представляю Бьорна, который обнимает Лену в траурном платке.
- Она повязала концы платка под подбородком или обернула вокруг шеи и зафиксировала на затылке? – Уточняю.
- Для девочек это так принципиально? Какие-то тайные законы моды?
- Просто хочу представить.
- Обернула вокруг шеи и завязала сзади.
Я улыбаюсь, рисуя в воображении Сандберг в образе черной вдовы на похоронах главы клана сицилийской мафии.
- Должно быть, смотрелось красиво.
- Мне трудно оценивать. Все-таки, траур…
- Верно.
В трубке шуршит.
- Я ведь хотел попросить прощения.
- Что ты там делаешь?
- Забираюсь в гамак.
У меня кружится голова.
Я включаю ночник и сажусь на кровати.
- Ты не дала мне договорить. Я прошу прощения за то, что был груб.
- Микке…
- Я просто перенервничал. Сначала тот сон, а потом ты с Хельвином… – Он кашляет и продолжает. – Ты была права, мне снилось что-то жуткое, и это было настолько реально, что каждый раз вспоминая, я покрываюсь мурашками!
- Ты видел его? Того, кто тебя душил.
- Оно… он… - У него, видимо, не получается подобрать слов. – Это не человек. Хотя… Этот взгляд из-под бровей, серое лицо, когти, волосы…
- Я понимаю, о чем ты. Я тоже видела его.
- Серьезно?
- Да. И Сара тоже.
- Значит, я не один такой. – Выдыхает Микке.
- Не один.
- А я переживал, что это все из-за отца или из-за деда. Ну, в смысле, вообще все необъяснимое и жуткое, о чем шепчутся местные жители, принято здесь ассоциировать с саамским шаманством. Я подумал, вдруг кто-то из моих родных сделал что-то нехорошее? Вызвал какой-то дух или что-то в этом роде, а мне теперь приходится расплачиваться…
- Нет. Думаю, это как-то связано со мной. – Говорю я. – Мать Сары сказала, что я проклята, и теперь тьма следует за мной по пятам. Все, кто мне дорог, в опасности: ты, Сара, Б… В общем, все.
- Ты веришь в то, что тебе может навредить чье-то проклятье?
- Я уже не знаю, во что верить.
- Честно говоря, после того сна я тоже. Мне почти удалось забыть о том, что я – последний из нашего рода, как мне стали лезть в голову эти песни. Как тут не поверишь в сверхъестественное?
- Наверное, тебе передались способности мужчин твоей семьи. В чем они были сильны?
- Я слышал, они могли исцелять людей, обращаясь к Миру Духов.
- Тогда зря Ингрид не пустила тебя вчера ко мне.
- Что, кстати, с тобой стряслось?
И я рассказываю Микке о поездке к маме. Открыться кому-то – значит поделиться частью тяжкой ноши: двигаться дальше становится намного легче.
После признания я слышу от Микаэля слова поддержки, и от них становится теплее на душе. Прощаясь, представляю, как мы переплетаем вместе наши пальцы и смотрим на горы, упирающиеся верхушками в небо. Одиночество отступает, а вместе с ним и боль.
Перед тем, как уснуть, я беру с полки одну из книг. Сборник рассказов. Сажусь на кровать, открываю, и на колени мне что-то падает. Это какой-то лист бумаги. Я переворачиваю его. Снимок. Старый и слегка выцветший.
На нем мама и какой-то парень – сидят на скамейке возле гимназии. На обоих форма с шевронами школы, на лицах – улыбки.
Они не держатся за руки, но между ними ощущается какая-то связь. Им так хорошо, что их глаза светятся от счастья. Маме на этой фотографии на вид столько же лет, сколько и мне сейчас. А парень… парень кажется каким-то знакомым, хотя уверена, что не видела его никогда. Правильные черты лица, сочные губы, прямой нос, светлые глаза и соломенные волосы.
Я встаю и выхожу из спальни, чтобы спросить у Ингрид, что это за парень, но тетя уже спит.
Не решаясь ее беспокоить, возвращаюсь к себе. Убираю фото в один из своих учебников и ложусь спать. Но сон долго не идет. А когда, наконец, приходит, я оказываюсь в странном месте: вокруг сотни горящих свечей, темнота и тишина. Мне хочется сделать шаг, но ничего не выходит: ноги будто скованы цепями. Я не могу идти. И тут откуда-то доносятся гулкие шаги. Мне становится страшно, хочется убежать, звук нарастает, и… я просыпаюсь. В окна уже бьет утренний свет.
44
Смотрю на часы: я проспала. Не знаю, как так вышло. Может, это как-то связано с моим сном, но в руках и ногах все еще ощущается скованность.
Встаю, быстро выдергиваю ленту из волос, завязываю ее на талии и начинаю одеваться. Юбка, блузка, гольфы, обувь. Собираю волосы в хвост – нет. Не то. Распускаю, закалываю пряди невидимками за ушами. Бегу в ванную, чищу зубы, умываюсь, хватаю сумку, кидаю в нее свой кулон и слетаю вниз по лестнице.
- А завтрак? – Доносится до меня голос тети.
- Уже не успеваю!
Выбегаю из дома и проверяю телефон. Циферблат на экране немного успокаивает: в принципе, время есть. Но шаг ускоряю. Если явиться раньше, то есть шанс повидать кого-нибудь до уроков. Ключевое слово – кого-нибудь. И это я не о Микке, и не о Саре.
Но стоит подняться по каменным ступеням и войти в здание гимназии, как на мое плечо ложится тяжелая рука.
- Доброе утро.
Это Микке.
- А, привет. – Гляжу на него снизу вверх.
- Решил дождаться тебя в холле, ужасно соскучился.
Парня, похоже, не смущают косые взгляды учеников и преподавателей, он обнимает меня на глазах у всех.
- Я тоже.
Парень наклоняется и целует меня в губы.
Клянусь, все посторонние звуки отключаются. Никогда не думала о том, что при всех буду целоваться в здании школы с таким красавчиком, но больше всего в этом меня сейчас волнует именно момент «при всех».
И уже через мгновение понимаю – почему.
Мы отрываемся друг от друга, но Микке тут же притягивает меня к себе. Я прижимаюсь щекой к его груди и вижу Хельвина: он стоит у стены вместе с Улле, и оба смотрят на нас. Ульрик с интересом, Бьорн – с недоумением или даже осуждением.
- Придешь на игру после уроков? – Спрашивает Микке, когда мы отходим друг от друга.
Мои мысли путаются. Я все еще думаю о том, что на меня смотрит Бьорн. Не могу не думать об этом. Он ведь смотрит. И у меня вся кожа горит огнем.
- Игру? – Это единственное, что я расслышала. – Да. Конечно, да.
- Отлично. – Микке кладет свои ладони на мое лицо и коротко целует. – Тогда до встречи.
- Ага.
Он удаляется, а я так и стою, не решаясь снова взглянуть в ту сторону, где стоят парни.
