— Вот тут-то и зарыта собака, — сказал Ланкастер. — Это, пожалуй, самое важное событие за всю историю человечества. За какой-нибудь год мы получим столько идей и сведений, что сможем в своем развитии, по крайней мере теоретически, продвинуться на тысячу лет вперед. Это дело огромной государственной важности, и нужно, чтобы оно попало в руки людей опытных и знающих.
— Но где вы найдете человека, который мог бы торговаться лучше, чем Хайрам? — возмутился Генри. — Когда он берется за дело — тут только держись. Почему не предоставить это ему? Он будет работать для вас. Вы можете создать комиссию специалистов и группу по планированию, а Хайраму поручить практическую сторону. Эти существа уже с ним освоились, и видно, что у них с Хайрамом налажен контакт. Что вы еще хотите? Ему нужна только небольшая помощь.
Подошел Бизли и уставился на представителя ООН.
— Я ни с кем больше работать не буду, — объявил он. — Если вы выгоните Хайрама, я уйду с ним. Хайрам — единственный, кто обращался со мной по-человечески.
— Вот видите, — с торжеством в голосе произнес Генри.
— Постойте, Бизли, — сказал представитель ООН. — Мы можем договориться. Я представляю себе, что переводчик в такой ситуации, как эта, может заработать кучу денег.
— Деньги для меня ничего не значат, — ответил Бизли. — Друзей я не куплю, а люди все равно будут смеяться надо мной.
— Он не шутит, мистер Ланкастер, — предупредил Генри. — Нет человека, который бы переупрямил Бизли. Я это хорошо знаю. Ведь он у нас работал.
Вид у представителя ООН был растерянный и несчастный.
— И вы не скоро найдете нового телепата, по крайней мере такого, который сможет разговаривать с ними, — заявил Генри.
Казалось, представителю ООН не хватает воздуха.
— Сомневаюсь, — признался он, — можно ли на всем земном шаре найти другого.
— Ну хорошо, — безжалостно произнес Бизли. — Давайте решать. Я не могу стоять здесь весь день.
— Уговорили! — воскликнул представитель ООН. — Вы двое идите и продолжайте работу. Вы согласны, Хайрам? Это случай, который нельзя упускать. И скажите, пожалуйста, чем я могу быть полезен? Могу я что-нибудь для вас сделать?
— Можете, — ответил Тэн. — Скоро сюда понаедут всякие шишки из Вашингтона и из других стран. Держите их всех от меня подальше.
— Я им все объясню. Они вам не будут мешать.
— А мне нужен химик и еще какой-нибудь специалист, который сможет понять все про седла. И очень срочно. Я могу еще немного задержать этих голубчиков, но ненадолго.
— Через несколько часов я вам доставлю любого эксперта, какого угодно, — заверил представитель ООН. — А через день или два сотни специалистов будут дежурить здесь, чтобы явиться по вашему первому зову.
— Сэр, — заговорил Генри елейным голосом. — Это прекрасное решение. Оба мы, Хайрам и я, очень вам благодарны. А сейчас, поскольку все решено, нам надо идти, нас ждут репортеры. Они заинтересованы в нашем интервью, мистер Ланкастер.
Представитель ООН, казалось, ничего не имел против, и они с Генри затопали по лестнице.
Тэн обернулся и посмотрел на пустыню.
— Ведь все это — мой собственный необъятный двор, — сказал он вслух.
Наблюдатель
Перевод М. Вагановой
Он существовал. Возможно, он спал и проснулся, возможно, его включили, или же он только что появился на свет — он не знал. Он не помнил, что было раньше, не помнил, где был раньше.
Вместе с ним возникли подходящие слова. Пришли из ниоткуда, эти непрошеные знаки — они, как и он сам, то ли проснулись, то ли включились, то ли появились впервые.
Все вокруг него было желто-красным. Красная земля. Желтое небо. Что-то очень яркое в желтом небе над красной землей. По руслу текла, бурля, какая-то жидкость.
Совсем скоро он знал больше, стал лучше понимать. Он знал, что то яркое на небе называется солнцем. Он знал, что по земле течет ручей. Он проанализировал состав жидкости и понял, что это не вода. Формы растительной жизни тянулись вверх из красноты почвы. С зелеными стеблями. С фиолетовыми плодами на верхушках.
Теперь у него были названия, чтобы идентифицировать все вокруг, — жизнь, жидкость, земля, небо, красный, желтый, фиолетовый, зеленый, солнце, яркий, вода. Чем дальше, тем больше он знал слов, названий, терминов. Он мог видеть, хотя слово «видеть» казалось ему неточным, потому что у него не было глаз. И ног. И рук.
У него не было глаз и, кажется, не было тела. Он не мог изменить позу — встать, лечь или сесть. Он мог смотреть, куда ему захочется, не поворачивая головы, потому что у него не было головы. Но, как ни странно, он занимал определенное место относительно того, что его окружало.
Он посмотрел вверх, на яркое солнце в небе; он мог смотреть прямо на солнце, потому что ему не нужны были глаза, эти хрупкие сенсорные органы, которым может навредить яркий свет.
Это солнце было звездой класса B8, в пять раз больше Солнца, и находилось на расстоянии 3.76 а. е. от его планеты.
Солнце, с большой буквы? А. е.? Пять? 3.76? Планета?
Когда-то в прошлом — в каком прошлом, в чьем прошлом? — он знал эти слова, и Солнце с большой буквы, и воду в ручьях, знал про глаза и тела. Только вот знал ли на самом деле? Было ли у него прошлое, когда он мог что-либо знать? Или слова заложили в него извне, чтобы он мог их использовать, когда потребуется, как инструменты — опять новое слово, — чтобы описать место, где он появится? Зачем его описывать? Для себя? Глупости, ему не нужно ничего знать, ему неинтересно.
Он знал… откуда он знал? Откуда он знал, что солнце было звездой класса B8 и что такое звезда класса B8? Как он мог, только посмотрев на солнце, узнать расстояние до него, его диаметр и массу? Как он мог знать, что такое звезда, если никогда раньше не видел звезд?!
И тут, задумавшись, он понял, что видел. Он видел много звезд, целую вереницу звезд по всей галактике, он смотрел на каждую из них и знал ее спектральный класс и диаметр, расстояние до нее, ее массу и химический состав, сколько ей лет и сколько примерно она еще просуществует, переменная или нет, ее спектральные линии, все ее особенности, которые отличают ее от других звезд. Красные гиганты, сверхгиганты, белые карлики, даже один черный карлик. В большинстве своем звезды главной последовательности, вокруг которых вращаются планеты, потому что он редко останавливался у звезд, где не было планет.
Возможно, никто никогда не знал больше звезд, чем он. Или больше — о звездах.
Но зачем ему было все это знать? Он хотел найти смысл, но ему казалось, что смысла нет. Смысл упорно ускользал от него. Да и был ли он вообще, смысл?
Он отвернулся от солнца и посмотрел вокруг, на все одновременно, на всю видимую поверхность планеты — как будто, подумалось ему, глаза на его несуществующей голове расположены со всех сторон. Почему, интересно, он упорно возвращается к мысли о глазах и голове? Может быть, когда-то у него были и глаза, и голова? Может быть, образ глаз и головы — это рудимент, старое навязчивое воспоминание, которое почему-то никак не хочет исчезать, но всплывает снова и снова, только дай повод?
