Даже жаль, что Дарем не узнает — сегодня он буквально родился заново, чудом избежав смерти.
Моё вынужденное одиночество должно было закончиться в понедельник — на этот день была назначена выписка Элизабет. Только провести эти пару дней наедине с собой больше не казалось мне чем-то страшным. Я вообще больше ничего не боялась. Это не мне, а меня нужно бояться.
Мысль рассмешила, и я позволила себе громкий смех, на удивление счастливый. Жаль нельзя разделить эту радость с Никки.
Поднялась на носочки и стащила шарф, вспоминая разговор за обедом. Юный любовник, очень смешно! И грустно, хотя бы потому, что абсолютно невозможно. Это не Теодор выпачкал меня в грязи, я сделала это сама, развлекаясь на кухонном столе с чужим отцом и мужем. Я не заслуживаю Никки даже как друга.
Никаких глупостей вроде стульев у входной двери. Холд не явится, он всё еще не вернулся из Саксонии. Военный конфликт на Юге империи продолжал набирать обороты. В сравнении с этим, произошедший в столице взрыв бытового газа и не такой уж и массовый инсульт — сущая ерунда и всего три минуты эфирного времени.
Саксонцы, террор и мировое сообщество, которое вместо того, чтобы поддерживать империю, выставило нас зачинщиками войны, вот, что говорил господин Николас с экрана телевизора. Справедливость, мирное население —красивые слова, и ничего конкретного. Саксонцам, оставшимся без домов, вряд ли интересны высказывания имперских чинов о всеобщем благе.
Всё это тревожило много больше, чем тревожил меня сам господин маршал.
Часы отбили восемь раз — неожиданно сильно увлекли меня новости. Я выключила телевизор и поднялась на кухню. Голова кружилась от голода, снова я забыла поесть. Плохая привычка. Нашла в холодильнике открытую пачку йогурта и налила полный стакан. Не хочу готовить себе одной, кажется, у нас где-то лежало печенье…
Я устроилась за краешком стола. Стол как стол, просто мебель. Никаких эмоций. А ведь еще недавно смотреть на него не могла, так мне было тошно. Ничего. Будто стертая ластиком запись в забытом в гостинной Холдов блокноте Никки. Запись, стертая его рукой.
Я улыбнулась и закрыла глаза, обращаясь к дару. К темноте, пустоте, тишине. Зимний лес радостно зашелестел кронами деревьев. Белый снег сиял под ногами, и яркие звезды светили над моей головой. Ночь. День. Тишину разрезал соколиный крик, птица камнем упала вниз, чтобы через миг вцепиться в зазевавшуюся жертву когтями. Так должно быть, эта смерть — чтобы жить.
Не было чувств, не было страхов и не было желаний. Темнота, пустота, тишина. Ласковая и родная.
Она рада мне, она так долго ждала.
«Покажи мне Рэндольфа», — попросила я, и она отступила, послушно собираясь в смешливого мальчишку. Он подошел ко мне. Близко, так близко, что я смогла увидеть свежую царапину на высоком лбу, листья в белых волосах и темный взгляд. Это она — бездна.
— Здравствуй, Рэн, — улыбнулась я.
«Здравствуй, дитя», — ответил он шепотом тысячи голосов.
— Я скучаю, мне плохо вдали от тебя.
«Знаю», — ветер взметнулся, стирая слезы с моего лица, и поцеловал в мокрые щеки.
Рэндольф задрал голову, посмотрел в ночное небо.
— Здесь нет боли, Ани, — услышала я звонкий голос брата. — Нет страха, печалей и радостей нет. Бесконечность вне времени, звездное небо. Наша смерть только сон. Знаешь, сестренка, наш сон — прекрасен.
— Почему ты позволил ему погибнуть?
— Он не позволил, — печально улыбнулся Рэн, — я сам захотел с ним остаться. А тебе, Алиана, нельзя с нами быть. Ты жива, но уже засыпаешь.
«Забери нашу силу, — шепнули голоса. — Разорви договор».
— Подожди, разорвать? — я нахмурилась, какой договор? Договор о тебе? Договор Большой Пятерки?
— Не человеческую бумажку, — он помотал головой.
«Настоящий договор», — пояснила бездна.
Больше не было снега в зимнем лесу, под ногами алели кленовые листья. Белый алтарный камень сиял, рассекая ночную темноту. Красные строчки истинного договора отчетливо проступали на нем. Влажные, написанные силой строчки.
– Он убил меня здесь, — детский голос теперь был лишен эмоций. — Привязал нас кровью. Мы сильны, дитя, но наивны, нам никогда не понять человеческой подлости.
– Кто он?
Черная бездна отражала яркие звезды и смотрела на меня глазами любимого брата. Она улыбнулась его улыбкой и ответила:
— Мой единственный друг.
Рэндольф взял меня за руку, сплел наши пальцы, мотнул головой, откидывая длинную челку.
— Николас… — прошептала я.
«Николас», — повторила вечность. Легкие взорвались болью. Сердце тяжело билось в груди, и зудели ребра. Спиной я чувствовала холодный и твердый пол, но неприятные ощущения меркли на фоне сумасшедшего счастья. Он пришел, он снова рядом! От яркого света слезились глаза — над моей головой светила лампа. Я сощурилась, повернула голову и улыбнулась — Никки здесь, и это не сон.
— Что случилось? — я погладила его по щеке. Бедный мой, откуда в уголках твоих губ эти горькие складки?
Никки поймал мою руку и поцеловал в раскрытую ладонь.
— Я только что сломал тебе ребро.
— Ребро? — повторила я, прислушалась к ощущениям и глубоко вдохнула — боли не было.
Вопросительно на него посмотрела. Никки устало закрыл глаза, и я снова им залюбовалась. Нет, это невозможно, не бывает на свете настолько красивых людей. Но он здесь, а значит,
— Бывает, — рассмеялась я и сжала его ладонь.
— Нет, это совсем не смешно! — он взглянул на меня исподлобья. — У тебя остановилось сердце. Знаешь что такое непрямой массаж?
Я кивнула. Знаю, вроде бы.
— Сто нажатий в минуту. Несколько раз. Целая вечность, Алиана, — зло добавил он. — Особенно когда не работает твой якобы целительный дар.
Вот оно что… мне почему-то стало очень стыдно за свой даже не слегка, а полностью бракованный организм. То боль, то теперь еще сердце. Беспокойный пациент, повезло Николасу.
— Прости, — повинилась я.
Он покачал головой и едва заметно улыбнулся, но в кухне сразу стало теплее, и даже каменный пол не казался больше таким холодным. Никки нахмурился, подхватил меня под руки и усадил себе на колени. Я обняла его и положила голову ему на грудь, чувствуя, как смыкаются теплые руки за моей спиной.
— А ребро, кстати, чешется, — пожаловалась я.
— Заживает, — шепот щекотнул ухо. Я дернулась и, смеясь, уткнулась ему в шею. Никки вздрогнул, а потом крепко меня обнял.
— Зачем, Алиана? Я ведь просил тебя туда не ходить.
Подняла голову и недоуменно на него посмотрела. Неужели я слышу боль и отчаяние в твоем голосе? Где твоё вечное непробиваемое спокойствие? Ты ли это, Николас?
