- Заткнись, дурак! – заводиться Аня, ойкнув, стоит мне начать тащить их к выходу.
– Роман Алексеевич подождите! – пыхтит она, упираясь ногами в скользкий гладкий пол. Руки взлетают вверх в попытке маневрировать. Я не заметил, что у нее пара пакетов из магазина «Зара», пока они не стукнули нас. В них что-то мягкое, видимо старая верхняя одежда.
- Роман Алексеевич! Рома! – пытается повлиять на меня, однако не слушаю ее, под удивленные взоры и смешки, вытаскивая парочку на улицу, толкая к парковке, которая уже переполнена.
- Живее! – отдаю очередной приказ, стоит мне отпустить их. Никита с Аней переглядываются, отчего мне хочется еще сильнее окунуть поганца в снег, накиданный работниками торгового центра. Мордой его смазливой прям в сугроб, чтобы глазки строить отучился.
- Слышала команду, подруга? Хозяин-барин, достал кнут, сейчас устроит нам 50 оттенков серого, - гогочет Никита, топчась на месте, воспринимая все как шутку.
У него настроение меняется по сорок раз на минуту, хотя с его психикой ничего удивительного. Он раздражающе посвистывает и прекрасно видит мое состояние. Его цель – вывести меня на эмоции. Что же, ты сам напросился.
- Деда Рома так суров, потому что самодро… - начинает напевать издевательскую песенку, а я отступаю на несколько шагов, слыша рыканье Ани и шум пакета, которым она бьет этого оболтуса. Хватая шмат грязного липкого снега, сминая в руке, отчего кожу обжигает холодом и похожу к сладкой парочке. Как хорошо, что вычистить все не успели.
- Я тебя предупреждал, - отзываюсь, затыкая ему рот этим снежком. Аня вскрикивает в ужасе, Никита пытается выплюнуть, стоит мне его коснуться, у него снова паника. Только никуда он не денется, удерживаю рот и обхватываю шею второй рукой. Вот сейчас радуюсь, что поганец не так силен.
- Рома! – выдыхает Аня, пытаясь меня от него отодрать. – Прекрати, что ты творишь?!
- Воспитываю, раз никто не удосужился, - отвечаю, отпуская Воронцова, который сплевывает грязь с отвращением, глядит на меня с ненавистью и жаждет мщения. Давай-давай, щенок, тявкни еще раз в мою сторону. Упирается руками в колени, сплевывает на чищеный асфальт и беситься до той поры, пока не стягиваю шарф, бросая на него.
- Живо надел, а после в машину, оба! – Аня тянет Никиту за собой. Его ноздри раздуваются, но он делает шаг, затем другой. Пальцы сжимают мой шарф, а я прищурив глаза, нажимаю кнопку на пульте, открывая двери.
Иду за ними чуть отстав, вдыхая морозный воздух и позволяя прохладному ветру настигнуть меня, обдувая разгоряченную кожу. Аня с Никитой забираются в салон, потому спокойно достаю сигареты, наплевав на правила и зону для курения. Мой взгляд падает на стекло – он обмотал шею шарфом, надо же какой послушный. Делаю затяжку и чувствую на себе взгляд, Анин. Она пристально смотрит не моргая, в ее серо-голубых глазах вопрос, на который я пока не могу дать ответ.
Но в одном уверен точно: мне больше не хочется оказаться под прессом.
И кажется я снова могу дышать.
Глава 22
Прошло всего сорок минут, а мне уже хочется орать и набить кому-нибудь морду. Почему никто не показывает нам, что со стороны мы бываем придурками? А нет, погодите. Придурок тут один – он малолетний, немного ненормальный и пытается меня вывести из себя со знанием дела.
- Не понимаю, что ты нашла в этом нищеброде. Моя домработница получает больше, чем стоит вся его квартира.
«Тихо Рома, это просто ребенок. Восемнадцатилетний, избалованный засранец. А еще у него проблемы с психикой. Большие-пребольшие» - вот уже пять минут шепчет мне подсознание, пока наблюдаю за гордым обходом моей бывшей квартиры.
Никита везде сует нос. У него любопытства, как у енота. Иногда в его взгляде проскальзывает интерес, а порой – ехидство и надменность, под которой он прячет все то же любопытство. Они с Аней топчут коридор, периодически спорят и ведут себя, словно первокурсники в первый день семестра. Она шипит точно, изображая занудную отличницу, а он играет раздолбая на максималках.
Рома, тебе тридцать лет, что за выражения? Вот нельзя много общаться с Чучундрами, они привносят в мою жизнь хаос и сплошные проблемы.
Молчу, ничего не отвечаю на глупые шутки и постоянное одергивание.
- Ты посмотри на этот паркет, тут тройной тулуп изображали? Нет, серьезно, так жить нельзя. Это же хрущевка.
«Хрущевка» - поросенок даже не в курсе, как они выглядят, иначе не возмущался бы с таким пафосом. Надавать бы ему по макушке учебником истории. Явно же значения слова не знает, но умничает.
- Еще слово, идиот, и отправишься в Нарнию пинком через окно!
Отхлебываю чай из своей кружки, найденной в шкафу, и наблюдаю за резвящимися в снегу детьми во дворе. Где-то глубоко-глубоко в сердце старая рана ноет, а горло обжигает кипяток. Рядом с радиатором батареи, отскобленным Аней до светящийся белизны, на стене вижу разметку маркером: сто восемь сантиметров. Помню, как Катя любила прислоняться к стене и улыбаясь, спрашивала про свой рост.
Подросла ли? Будет в садике выше Катьки Збруевой? А если вырастит большой и будет есть кашу, подарят ли ей на день рождения того большого розового медведя из магазина «Детский мир»?
Моргаю, но глаза абсолютно сухие. Айфон с сотый раз издает вибрацию – Гриша не оставляет попыток. Он написал уже сорок шесть сообщений, из которых штук пятнадцать в социальных сетях. Последний его вопрос: не повесился ли я. Видимо, если да, то стоит сообщить. Вычеркнет из программы реабилитации.
Ставлю кружку со стуком на белый подоконник дрожащей рукой – несколько капель черного чая тут же оказываются на белой поверхности пластика. Мне снова душно и потому опираюсь о раму, тянясь к ручке, дабы провернуть его и впустить в кухню свежий морозный воздух. Перед глазами расплывается все: дети, играющие в затоптанных сугробах; люди во дворе и даже соседка – Ангелина Степановна. Везде узнаю ее старую уродливую черную шубу.
Вот идет она с полными сумками, тяжело переваливаясь с боку на бок точно утка. В таком одеянии того гляди – завалишься на бок точно неваляшка. Рухнет в снег, прямо на дороге, а там какой-то козел на Паджеро уже газует в сторону арки…
Интересно, если я рухну вниз и испорчу ему крышу, мне простят суицид? Между прочим, этот гад вечно перегораживает всем проезд и считает двор своей личной территорией. Ручка с трудом поддается, первые порывы прохлады врываются внутрь, остужая разгоряченную кожу. Жар от батареи согревает ноги и превращает джинсы в раскаленное орудие пыток. Но мне наплевать, если останутся ожоги. Разве может болеть ожог сильнее, чем рана от разбитого сердца?
- Да я его «Комет» три часа терла до мозолей! – неожиданно в мой мрачный мир врывается голос бессовестной шкодной совести. – Роман Алексеевич, что за свинское отношение к женскому труду?!
Аня побирается сзади и обхватывает со спины, пытаясь дотянуться до чертовой черной кружки с каким-то кроликом и пошлой надписью. Фиговый сувенир от коллектива из прошлой жизни. От поверхности идет пар. Маленькая рука с длинными пальчиками уже почти обхватывает ее основание, но я неожиданно срываюсь. Убираю пальцы и перехватываю тонкие запястья, теряющиеся в моих ладонях.
