Ольга Андреевна нервничает, сжимает пальцами листки журнала и косится в сторону пустующей вахты. Я только хмыкаю, но молчу аки партизан. Нет уж, пусть сама разбирается. Женщина оглядывает меня с ног до головы, щуря светло-голубые глаза и приспуская очки на нос, интересуется:
— Это твой парень? Показать хочешь или научить чему? Молодой такой… Он хоть знает правила безопасности?
Я на что подписался, люди. Где-то внутри голос подсознания знатно ржет: нечего было полонезы* танцевать. Услышал манящее слово и побежал сайгаком неизвестно за кем.
Вот только все эти предупреждения я просто мысленно отбрасываю. Кладу ладонь поверх морщинистой руки, ощущая ее громоздкий фальшивый перстень с красным камнем. Наклоняюсь ниже, глядя прямо в глаза озадаченной и удивленной женщине, растягивая губы в улыбке.
— Клянусь на вашем журнальчике, что я все-все выучил. Буду примерным мальчиком и обещаю слушаться Диану во всем, — вру, будто кислород вдыхаю.
Зато это работает: Ольга Андреевна расслабляется, принимается вновь улыбаться тепло и, стоит мне освободить руку, как она треплет меня за щечку, точно любимого внука. Какая мерзость.
— Дианочка, какой милый мальчик. Похож на моего Сашеньку, царствие ему небесное, — умиляется мне дамочка, на секунду погружаясь в свои воспоминания о далекой молодости.
Закатываю глаза, за что получаю тычок в бок, принимая тут же чинную позу. Спустя пару минут нам выдают ключи, еще раз напоминая о безопасности, и мы, точно воры, быстро бежим к лестнице чуть дальше по коридору. Стоит мне шагнуть к ступенькам, как я вдруг дергаю Диану за руку, привлекая ее внимание.
— И все же, нафига нам на тренировочный манеж? — интересуюсь вновь, смотря в улыбающееся лицо. — Будем отрабатывать номера с тиграми и медведями? Если что, с животными я тоже не на «ты». В качестве приманки лучше идут дамы, — принимаюсь рассуждать, почему-то нервничая. А она только смотрит, затем тихо смеется и задает вопрос, стоит мне заткнуться:
— Ты когда-нибудь занимался гимнастикой на воздушных полотнах?
Так, подсознание, ты почему не так активно бастовало, когда у меня отказал мозг?
По словам Дианы, в Большом Московском цирке есть пять сменяющихся при помощи механизма манежей и один тренировочный для отработки трюков. Пока мы шли, она провела меня к ним, показывая один за другим: конный, ледовый, иллюзионный, водный и световой. Зрительский круглый зал с оранжевыми креслами и сценой в центре, а также звукорежиссерскую ложу наверху со всей аппаратурой.
На какую-то долю секунды я ощутил себя ребенком. Странное чувство, будто получил долгожданный подарок, но не знаешь, что с ним теперь делать. Уже вроде бы вырос, но чувство удовлетворения согревает душу.
За кулисами дальше по светлому коридору мы прошли к бутафорскому цеху, здороваясь с работниками цирка, которые охотно показывали будущий реквизит. Шум столярного цеха, куда мы заходить не стали, был слышен издалека: они готовили что-то к новому представлению. К животным идти не стали. Несмотря на мое равнодушие к этим живым меховым шубкам, разглядывать глазастых оленей и лошадей в вольерах не очень хотелось.
— За ними идет специальный уход, — пояснила мне Диана, пока мы шагали в сторону тренировочного зала. — Хотя я считаю, что русский цирк может давно обходиться без животных в представлениях.
— Не знаю, никогда в таком ключе о них не думал, — пожал плечами, рассматривая плакаты и различные стенды на стенах.
— Люди и животные в неволе очень часто похожи. Просто наша клетка не столь явно видна, — она оборачивается, подмигивая мне, и я задыхаюсь от неведомого чувства.
Как этой женщине удается угадывать все мои подсознательные мысли? Она телепат? Или я настолько хорошо читаем?
— Ты здесь работаешь? Или работала когда-то? — задаю очередной вопрос прежде, чем мы входим в просторное помещение. Диана разворачивается ко мне лицом, обхватив пальцами косяки, и, чуть качнувшись вперед, мурлычет:
— Все может быть. Но разве сейчас это имеет значение? Располагайся, — она делает приглашающий жест, а я, все еще ничего не понимая, вхожу внутрь.
Ничего особенного. Та же круглая сцена, покрывая каким-то мягким светлым напольным покрытием: ковер или ковролин. Рядом валяются трамплины с батутами, а сверху под куполом установлена конструкция, от которой у меня все внутри сжимается. Канаты, веревочные лестницы, кольца, полотна из гладкой блестящей ткани и еще с десяток штук, пробовать которые я бы не решился даже под страхом смерти.
Лучше сразу пулю в лоб, чем ползти наверх без подготовки. Я же не идиот. Жить лучше, чем умереть.
— Подождешь меня? Сейчас переоденусь и спустимся, — Диана исчезает в проеме раньше, чем я успеваю что-то сказать. Пока озадаченно оглядываюсь со смотровой площадки, где сейчас нахожусь, невольно мелькает мысль о том, что мне тут нравится.
Надо было в детстве сбежать из дома в местный цирк. Возможно, был бы тупее, но чуточку счастливее.
Опираюсь на перила и перегибаюсь, рассматривая сам манеж. Рядом со мной болтается канат, и глупая мысль посещает голову — схватиться за него да спрыгнуть по-мальчишески вниз. Пальцы непроизвольно тянутся к жесткой веревке, когда воспоминания накрывают голову за секунду до того, как я соприкасаюсь с ней.
«Хорошие мальчики должны знать свое место», — слова дедушки в голове, а перед глазами лица родителей. Испуганный взор отца с мечущимся взглядом, пока грязный шнурок от кроссовка впивается в горло с силой. Рядом рыдает мать, качаясь из стороны в сторону и закрывая руками уши, будто не желая слышать мои хрипы, пока я цепляюсь пальцами за дорогой ворс нашего ковра. Он мягкий, но от постоянного трения голыми коленками кажется, будто подо мной наждачка, сдирающая в кровь кожу.
Не знаю, кого я в тот момент ненавидел больше: отца с его бездействием и страхом перед дедом. Самого деда или мать-шизофреничку, чей разум улетал в такие моменты погулять на несколько суток без прописанных таблеток. Она просто уходила в свой мир, становясь несущим бред овощем, а затем ее накрывало и она хваталась за любую вещь, устраивая настоящие истерики.
Тогда мне казалось, что Лена станет моим спасением. Тетка была единственным человеком, который жалел меня, слушая мои жалобы ночами и поглаживая по голове, пока я плакал у нее на коленях. Но в Аду демоны не бывают хорошими, одни просто лучше других притворяются.
Мне всего двадцать два, а семья украла из моей жизни пару десятков лет навскидку. Забрала все хорошее, оставив только уродливый искаженный мир перед глазами, где в людях я вижу их недостатки и они напрочь перекрывают достоинства. Я могу резать себя ножом, падать на землю, но не почувствую боли.
Такое ощущение, что я просто стою посреди комнаты с бетонными стенами, куда не проникают звуки и солнечный свет. Это неплохо, я в безопасности. Ложусь на холодный пол, смотрю в унылый серый потолок, день за днем проживая в каменном мешке. А где-то там впереди дверь, открывать которую мне совсем не хочется.
