— Я выпишу тебе лекарства. Легкое снотворное и успокоительное на травах. Дозировку не нарушай, никаких эмоциональных потрясений. И звони мне, ясно? Каждый день, — строго говорит, щуря глаза.
— Боишься, что сделаю что-то с собой? — хмыкаю я беспечно, переводя взор на бинт, теребя завязку. — Все нормально, я ж не идиот.
— Нет, Никит. Я боюсь не этого, а твоей зависимости, — отрезает Соболев мрачно, отворачиваясь.
— Это глупо, я больше не подсяду на таблетки, — отвечаю быстро, гораздо быстрее, чем следовало.
— Правда? Я очень хотел бы в это верить, — доносится до моего уха от самого порога.
Сглатываю ком, после чего опускаю взгляд на столешницу, разглядывая причудливый мраморный рисунок. Сегодня я дважды солгал и один раз сказал правду. Я действительно очень хочу жить — это правда. Никогда в жизни не шагнул бы в петлю, не стал бы резать вены. Солгал Феде насчет душевной боли, а после…
Ничего не будет после. Таблетки больше не выход из ситуации, как бы мне ни хотелось.
Ведь правда?
Глава 14
Факт номер два: сколько людям ни помогай — они все равно не оценят. Впрочем, я иного и не ждал.
Стационар — место довольно скучное и унылое. Пахнет каким-то средством для мытья полов, вокруг снуют люди в белых халатах и заботливые родственники нервно бегают из угла в угол у стойки регистратуры. Все это на фоне стен, выкрашенных в унылые пастельные тона, и серой плитки на полу — гадость.
После двухнедельного лечения в токсикологическом отделении Машу перевели сюда под бдительный присмотр психотерапевта и нарколога с согласия ее родителей. Их я видел всего раз: мы приехали ее навестить и случайно столкнулись на первом этаже. Дородная дама с золотыми часами на толстом запястье недовольно поджимала губы, тряся согласием на принудительное лечение дочери от зависимости. Она кричала на медперсонал, те огрызались в ответ, а рядом хиленький лысеющий мужичок — папаше лучше выбирать жену! — пытался ее урезонить. С такими родителями неудивительно, что Городецкая пошла во все тяжкие. На дочь им было откровенно насрать, скорее боялись, что ее зависимость отразится на их репутации благочестивой семьи.
И так бывает, когда дети собственным родителям не нужны. Если только для стакана воды под глубокую старость.
К Машке нас тогда не пустили, и мы ушли, пообещав вернуться. И вот сейчас стояли всей группой поддержки как идиоты. Руслан, Карина, Юля. Ира, Влад, Тимур и я. Волков стоял от меня дальше всех, бросая нервные взгляды и потирая почти зажившую переносицу. Пока я размахивал букетиком красных гербер, перевязанных алой лентой, он вздрагивал так, будто я сейчас этим же веником его по лицу отхлестаю.
Кстати, отличная мысль. Может, хотя бы так он перестанет раздражать меня?
— Я не хочу-у-у, — стенала Городецкая, размазывая по лицу слезы и мотая головой. На ее запястьях, которые она тщательно пыталась спрятать под длинными рукавами рубашки, виднелись следы от ремней. Этого точно не было до больницы.
Говорят, что государственные клиники — та еще помойка. Медсестры не скупятся на оскорбления и унижения, людей привязывают к кроватям просто из-за того, что они плачут, просясь домой. Никому ни до кого нет дела. Так это или нет, я не знаю. Мне самому пришлось лечиться в клинике, но она была частной, закрытой и комфортабельной. Об этом позаботились Илья с Гришей, помогая Роме найти самое лучшее место, где я мог пройти лечение.
Однако с другими ведь не так.
— Прекрати ныть! Ты сама виновата в этом! — рявкнула Элла Николаевна, злобно косясь в нашу сторону. — Все твои дружки наркоманы…
— Дорогая, давай не здесь, — попытался вновь урезонить ее муж, имя которого я даже не запомнил.
— Послушайте, ничего мы не делали. Наоборот, Машу все поддерживают в стремлении излечиться, — терпеливо завела старую песню Ира, а остальные дружно закивали.
Хочу домой. Ну что за цирк, господи. Да вам всем на нее насрать. Она даже герберы не любит, уж это я знаю точно.
— Если бы Машенька не оказалась в вашей группе…
— Наша группа создана для поддержки людей с зависимостью! — выступил Волков, но мигом замолк, бросив на меня взгляд и опустив голову. — И да, мы упустили ее. Нужно было лучше заботиться, уделять внимание.
— Мам, прошу, — вновь всхлипнула Городецкая, со страхом косясь на проходящих мимо врачей и прижимая к себе кулек с вещами. — Я не хочу, не могу опять!
— Заткнись! — рявкнула ей в ответ «гордая» мать, топнув ногой и ударяя каблуком по полу. — Хоть представляешь, как нам стыдно теперь в глаза родственникам смотреть?! Моя дочь — шлюха и наркоманка!
Все дружно перестали разговаривать. В помещении резко стало тихо, люди принялись оглядываться и бросать взгляды на покрасневшую от гнева со стыдом Эллу Николаевну. Городецкая же забилась в угол кожаного диванчика, едва не свернувшись калачиком. Да, сегодня определенно директор этого цирка-шапито забыл забрать с собой развеселых обезьянок.
— Эллочка, — засипел в ужасе супруг дамы в черном брючном костюме, по недоразумению родившую Машу. Он схватился за галстук. Закашлял, принявшись изображать приступ, и его жена мигом бросилась к нему, обмахивая ручонками, в панике заорав:
— Помогите! Человеку плохо! — она обернулась, зло посмотрев на дочь и прошипела:
— Видишь до чего отца довела, дрянь?
Пока остальные тупят, бросаю несчастный букет в руки молоденькой медсестры, идущей мимо, и та удивленно хлопает глазами. Смотрит на меня озадаченно, но я только пожимаю плечами.
— За работу прекрасному персоналу, — твержу какую-то пафосную хрень, а ей этого хватает, чтобы покраснеть, уткнуться носом в соцветия, после чего захлопать длинными ресницами.
— Спасибо, — выдыхает она, затем ойкает и бежит к папаше нашей Маши.
Тимур боится, не подходит, поэтому до Маши я добираюсь спокойно. Сажусь перед ней на корточки и слышу тихий обиженный голос малолетней инфантильной дурочки:
— Это ты виноват. Не надо было меня спасать.
Да, ты права. Не стоило. Никого из нас спасать не надо. Мы все прокаженные с вечным клеймом. Только есть ли смысл каждый раз говорить вслух очевидную правду?
— Ненавижу тебя, — всхлипывает Городецкая, закрывая лицо ладонями. — Ненавижу! Зачем спас?! Надо было дать мне подохнуть!
Судя по возгласам, папу там все же откачали, но мне все равно. Я не двигаюсь с места, не поворачиваю голову. Знаю, что позади кто-то стоит: Руслан или Влад. Они не решаются начать разговор, ведь Маша бьется в настоящей истерике, кричит о моей вине и просит не забирать ее. Рядом бегает медсестра, явился врач, и он что-то пытается втолковать этой дуре, пытаясь урезонить. Бесполезно, Городецкая только продолжает тыкать пальцем, обвиняя меня во всех грехах.
Надо было дать ей утонуть. Или сдохнуть от передозировки.
