Нет, я все же не удержался. Закатил глаза, закурил сигарету и сел на первую попавшуюся лавочку, вытягивая ноги. Смотрел на Солнцеву внимательным взглядом до тех пор, пока она не замолчала.
— Что? — она потупила взгляд, шаркая подошвой своих ботинок по асфальту. Бублик запрыгал рядом, радуя нас своим лаем и периодически пытаясь раскопать что-то среди листвы.
— Ты — мать Тереза? Нечем больше заняться, кроме как обслуживать людей? Зачем?
Она поджала губы, присаживаясь рядом и внимательно смотря на меня. Я чуть сигаретой не подавился, потому отодвинулся на край. Кто ее знает, сумасшедшую. Сейчас меня альтруизмом заразит. Потом начну голодающих детей Африки спасать да подбирать все подряд с улицы.
Тьфу-тьфу.
— Людям надо помогать, — убежденно заявила Блажена, кладя свою ладонь поверх моей руки, лежащей на спинке скамейки. На удивление, ее кожа была очень теплой и приятно грела. — Знаешь, мир не такой плохой, как тебе кажется.
— Ты сейчас меня пытаешься убедить или себя? — хмыкнул я, туша сигарету и бросая окурок в мусорку. — Давай еще расскажи, будто люди не тупые. Серьёзно. Единственное, чем им помочь можно — это выдавать бесплатно мозг. И то с инструкцией пользования под жестким контролем. Иначе все просрут.
— Наклонись, — внезапно и как-то сурово произносит Блажена. Приподнимаю брови, затем вздыхаю, подчинившись для вида. Удар по лбу ладонью, которая всего пару минут назад согревала мою руку, стал полной неожиданностью. Ойкнув, я соскочил со своего места, возмутившись:
— Какого черта?!
— Нельзя смеяться над кем-то, — фыркнула Солнцева и скрестила руки на груди. — Люди, может, и не самые лучшие создания на планете. Но они по-своему прекрасны. Как весь мир. Нельзя смотреть лишь на одну сторону медали.
Я потер ушибленный лоб. Сделал вид, будто задумался над ее словами, после чего вновь подошел и наклонился к Блажене, проговорив:
— Ты, безусловно, права, но…
Чем ближе я был, тем сильнее она отклонялась. Во взгляде появился испуг, смешанный с еще десятком эмоций. Это было забавно. В конце концов расстояние между нами стало совсем минимальным, отчего я практически ощущал ее дыхание на своей коже.
— Не делай так, — пискнула Солнцева, схватившись одной рукой за мое плечо и попытавшись оттолкнуть. — Это неправильно.
— Почему? Могла бы воспользоваться ситуацией. Я же нравлюсь тебе, — поинтересовался я вдруг, но не сдвинулся с места. Наоборот, уперся ладонями в спинку лавочки позади Блажены, не давая ей возможности сбежать.
Не знаю, для чего мне это было нужно. И кому я что пытался доказать. Было любопытно, насколько сильны ее убеждения. Готова ли будет пожертвовать своими принципами ради своего комфорта. Сумеет выстоять против соблазна, если дать ей в руки возможность исполнения мечты? Я опустил ресницы, разглядывая лицо Блажены, пытаясь уловить изменение в выражении лица. Оно исказилось неуверенностью и страданием. Вот оно. Все люди хотят быть счастливыми. Никому не чужда зависть и обиды. Даже таким святошам.
— Знаешь, ты ничем не отличаешься от других. Просто хочешь верить, что чуточку лучше, и возможно, кто-то тебя за это полюбит. Смешно, но так не бывает. Никому ты не нужна такая хорошая и добрая. Поверь, — прошептал я издевательски. Блажена молчала, опустив голову. Перестала отталкивать меня, не смотрела на меня, будто пыталась переварить все сказанное мною и понять смысл слов.
А потом заплакала. Просто всхлипнула громко, пряча лицо в ладонях и разревелась. Будто я ударил ее наотмашь, причинив невероятную боль. Непроизвольно отскочив от нее, ошарашенно посмотрел на плачущую Солнцеву. Она вся сжалась, словно пытаясь исчезнуть, стать незаметнее.
— Прекрати, — выдохнул я, внезапно испугавшись сам и зарываясь пальцами в волосы. Не знал, что предпринять, поэтому пытался привести в чувство. — Слышишь? Прекращай реветь.
Глава 27
Мне всегда казалось странным: зачем люди плачут? Никакое горе слезы не исправят. Только испортится внешность да выйдет лишняя влага. И сочувствовать слезливым личностям я тоже не умел. В одну из наших редких встреч Маша сказала, что я — бесчувственный козел. Во всяком случае, таким казался всем вокруг. В принципе, можно было с ней согласиться. Эмпатия — не моя сильная сторона. Я предпочитал говорить людям то, что думаю о них, часто очень неприятные вещи. Прямо и без обиняков. Так проще жить, да и окружение очень помогает почистить.
Но одно дело — проворачивать подобное с незнакомыми, и совсем другое — с теми, кто этого не заслужил. Сейчас я пытался самоутвердиться за счет Блажены. Убедиться в своих словах, получить желаемый результат: разбитую и униженную личность. И что самое ужасное, так любили делать все члены моей чертовой семейки.
Не зря говорят: яблоко от яблони недалеко падает.
«Люди любят унижение. Оно позволяет им ощутить себя жертвой и дарует возможность для культивации своих страхов. Это их подсознательное желание. Ты тоже такой, Никита».
Обхватив себя руками, я прикрыл глаза, ощущая холод гораздо сильнее прежнего. Ничего не поменялось во мне. Можно сколько угодно убеждать себя, словно я — другой. Однако правда все равно выходит на поверхность. Никита Воронцов никогда не станет нормальным членом общества. Всегда, для себя и других, я останусь нежеланным сыном, нелюбимым ребенком, жалким парнем с дурной кровью и сумасшедшими родственничками.
Рассмеялся громко, ощущая тошнотворную горечь на языке. Какие отношения, Господи? Я же все испорчу. Этому моя семья меня научила отлично.
— Прости, я не должна была, — всхлипнула Блажена, утирая слезы и качая головой. — Дура такая. Просто иногда ты перегибаешь.
Бублик сел у ее ног, тихо заскулив и трогая грязной лапой ботинок. Солнцева наклонилась, подхватывая его на руки. Уткнулась носом во влажную шерсть, прижимая к себе пса.
— Мне надо идти, — я отступил от них, внезапно теряясь в пространстве и не зная, куда бежать. — Не хотел, правда. Вызовешь такси, деньги потом скину.
— Что? — она удивленно распахнула глаза, едва успев подняться и придерживая собаку. — Подожди, ты куда?
Я бежал от нее и себя, не разбирая дороги. Несколько раз запнулся о какие-то камни. Затем чуть не рухнул носом прямо в лужу, споткнувшись о растущую корягу. В конце концов свернул непонятно куда, оказавшись где-то посреди парка совершенно один. Вокруг был один лесной массив. Между деревьями шумел осенний ветер, раскачивая ветки.
Ботинки увязли в грязи. Точно такой же, какую я сейчас ощущал внутри себя самого.
Чувство вины — мерзкая штука. Она грызет изнутри, точно мышь картонку. Коснувшись шершавой коры, сжал пальцы в кулак и ударил по стволу, сдирая кожу с костяшек. Несколько раз, пока рука не начала кровоточить, а от боли кисть онемела. Ощущение безысходности давило, грозя окончательно поглотить с головой в этот омут отчаяния.
