— Знаешь, кактус на кухне создает нездоровую атмосферу, — послышался голос Гриши где-то рядом.
— Попросил Аню не выкидывать, — отозвался я, не желая смотреть в его сторону.
Совсем рядом прогнулся матрас, Соболев присел неподалеку и замолчал, будто выжидая подходящего момента. А он все не находился, поэтому мы продолжали делать вид, словно ничего не происходит. Я знаю, Соболев хотел мне добра. Работа у него такая: с того света дураков вытаскивать, прямо как у Ильи. Разница в методиках лечения пациентов. Только я не хотел выздоравливать.
Вообще ничего не хотел.
— Я хочу помочь тебе. Очень, — тихо произнес Гриша, поднимая и касаясь меня мимолетно. — Жизнь не закончилась, Никит. Ты обещал бороться, помнишь?
Одинокая слеза защекотала кожу, стекая медленно по носу и замирая на самом кончике. Единственное напоминание о жизни, о бьющемся в груди сердце, возможности дышать. Зажмуриваясь сильнее до цветных пятен, я сжал пальцами ткань покрывала и выдохнул:
«Люди и животные в неволе очень часто похожи. Просто наша клетка не столь явно видна».
Я открыл глаза и увидел перед собой смазанный образ сквозь пелену соленой влаги. Гриша уже ушел, оставляя наедине с мыслями и видениями. Маленький мальчик, скованный цепями, печально взирал на меня. На руках кандалы, шею плотно обхватывал широкий ошейник с цепью, не дающий сдвинуться с места.
«Жизнь — странная штука. Она дает нам шанс, а затем забирает его, не спрашивая разрешения».
Протягивая к нему руку, я пытался коснуться злополучных оков. Ничего не получалось: каждый раз ребенок оказывался все дальше, меня же словно держала неведомая сила. Иногда она позволяла сдвинуться ненадолго, затем дергала поводок обратно и возвращала на место. Точно так же, как мальчишку.
Ничего удивительного, ведь мы с ним одно целое.
— Никуда не денешься, — зашипела точно змея моя мать, а с ней рядом издевательски смеялась Лена. Дед чуть поодаль наматывал цепь на запястье. Сильнее и сильнее, готовый сдавить тонкую шею, лишь бы не дать своей добыче ускользнуть. Они всегда рядом, прятались в тенях родного дома и жили в моем подсознании. Ни огонь, ни смерть не разлучили нас. Просто позволили ненадолго посмотреть в окно, увидеть жизнь за пределами мрачного подвала, куда я заточил себя сам без права на свободу.
Глава 46
День за днем наблюдать из кровати за бесконечными ссорами кошмаров твоего воображения немного забавно. Иногда я позволял себе подняться с постели, сходить в душ и натыкался на очередную надзорную няньку, периодически путая с призраками, живущими в моем подсознании. Границы реальности и вымысла стерлись. Рому я мог назвать «глюком», затем наблюдал, как он хмурится. Очень скоро кто-то из них вызовет мне врача из психушки, подселив к другим душевнобольным.
Я редко ел, много спал и не желал выходить на улицу. Не знаю, сколько прошло времени, но мог запросто назвать количество людей, посетивших мою спальню за эти дни. Они не сдавались, несмотря на мое молчание и полное игнорирование их присутствия. Гриша был упорнее всех.
— Ни один нормальный врач не сдастся без боя, — заявил он мне, перетаскивая вещи в мои пенаты. На это оставалось только пожать плечами. Хочет жить — три комнаты свободны. Селись в любую, не потребую даже квартплату.
Сташенко сходил с ума. Нарезал круги по гостиной, пытался растормошить меня. Ругался, плевался, парочку раз наорал. Правда, Соболев пригрозил вышвырнуть его из квартиры, если продолжит вести себя подобным образом. Причем Илья ему в этом бы помог. А я наблюдал, сидя на подоконнике и куря вторую сигарету за час. Гулял, можно сказать.
— По-вашему, это нормальное состояние? — цедил Рома, махнув рукой в мою сторону. — Третья неделя пошла, он не хочет общаться, все время молчит…
— И будет это делать до тех пор, пока не захочет снова жить, — перебил его Гриша, заставляя замолчать. — Ничего не поменяется, если мы вернемся к таблеткам сейчас. Иногда стандартное лечение не помогает, особенно, если речь о бывшем наркомане.
— Снова зависимость, — развел руками Илья. — Его случай от твоего локально отличается, друг.
— Да просто…
И так каждый раз. Словно я не сидел рядом, игнорируя их присутствие. Иногда ко мне подходила Блажена, обнимала некрепко и шептала тихо на ухо, что очень скучает. Она упрямая, ситуация на кладбище совсем не отпугнула Солнцеву. В такие моменты я отводил душу, бросая несколько едких слов и доводя ее до слез. Остальные меня не трогали, но я замечал осуждение во взглядах. Ей больно, для понимания не нужен экстрасенс. Мое поведение, реакция на происходящее — я высасывал жизнь из других людей. Наташа, Аня, Лера, Машка, Тимур, остальные ребята — они отчаянно пытались, однако все чаще опускали руки и уходили, не добившись ничего.
Во мне ничего не осталось. Последнее ушло вместе с Дианой, потому что я устал идти против течения и сражаться с демонами. Хотелось просто лечь на любой поверхности. Спать, спать, спать, ведь когда-нибудь все должно прекратиться.
— Ты не можешь просто сдохнуть? — очередной выдох сигаретного дыма прошел под привычные речи Лены, мамы или деда. Не знаю, кто начал первым.
Они чуть не подрались за право бросить в мою сторону очередную кучу дерьма, стоя неподалеку от Ромы. Бесились, ведь никто на них не обращал внимания. Бедненькие, не только я заложник собственного сумасшествия, но и моя семья. Гореть в аду будем вместе. Поэтому я слез с подоконника, решив, что прогулочное время закончилось. По квартире распространялись приятные ароматы мясного рагу, только есть совсем не хотелось.
— Пообедаем? — спросила Лера, переглядываясь с Аней, молчаливой Блаженой. Кажется, будто она совсем разучилась говорить и улыбаться в последнее время.
— Я не голоден, — отвернулся, шагая обратно в спальню.
Кто-то из девчонок перестелил постель. От нового серого покрывала пахло свежестью, и я с удовольствием упал поверх него, заворачиваясь точно гусеница в кокон. Появление Солнцевой в спальне стало предсказуемым действием с её стороны. Таким понятным, привычным, что мне не захотелось в этот раз говорить ей гадости. Она осторожно прилегла рядом и обняла со спины, прижимаясь крепко.
— Я очень хочу помочь тебе, — прошептала Блажена. — Вернись к нам.
Минус день, а следом ночь. Круглые сутки движение по одному маршруту, от собственной комнаты до окна на кухне, стало для меня разнообразным смыслом жизни, ради которого я открывал по утрам глаза. Общение с кем-либо стало в тягость, я попросту игнорировал любые вопросы или отделывался короткими фразами. Иначе нельзя, ведь одинокий мальчик в темном подвале боялся вновь посмотреть в окно. Ведь из-за этого случались беды — любопытство приносило за собой смерть. Моим единственным желанием было остаться в этой комнате до конца своих дней, во сне продолжая добровольное заключение.
Но на сороковой день я неожиданно проснулся.
