Клара и Поль
Весной на нас вдруг обрушились чудовищные новости о немецком наступлении, и с каждым днем их поток только нарастал. “Странная война” превратилась в блицкриг. Нам, на Олероне, было трудно понять, что случилось. Мы не знали, что на самом деле никто этого не понимал, и менее всех – французское верховное командование. На страницах газет пустых мест становилось все больше – по мере отступления французских войск предписанные цензурой пробелы только увеличивались. Газетам верили меньше, чем новостям, услышанным по радио. Зная, что радио у нас нет, мадемуазель Шарль несколько раз звала нас к себе послушать приемник, который стоял у нее на самом почетном месте – на резном столике в мрачной гостиной. Этот волшебный предмет, дарующий связь с внешним миром, даже у самых зажиточных островитян появился всего несколько лет назад.
Францию охватила паника, но в Сен-Дени было спокойно. В Аквитании не было войны с XVII века. Никто на острове и поверить не мог, что немцы доберутся до Олерона, серьезной проблемой могли стать только беженцы. Залитый весенним солнцем Сен-Дени снова был похож на сонный курортный городок, и мне это нравилось. Сувенирные лавки в конце Портовой улицы, не работавшие зимой, открылись вновь, там можно было купить маленькие парусники, а на вертящихся подставках стояли цветные почтовые открытки с пляжными видами. Я, конечно, не удержалась и послала бабушке и отцу открытку “На память о Сен-Дени-ле-Бен” с ярко-голубым морем на картинке.
Ужасные поражения, носящие имя былых французских побед – Марна, Амьен, Верден, – вот чем была отмечена эта весна. Со своего наблюдательного поста на юкке я увидела нашего соседа из дома напротив, полковника Мерля, коренного олеронца, – он переходил улицу, утирая слезы. Это было в тот день, когда объявили об эвакуации Дюнкерка. У полковника было суровое лицо старого вояки и решительная походка, вполне соответствовавшие его фамилии
[25], видеть его плачущим было страшно. Спрятавшись в своем укрытии, я тоже разрыдалась. Для нас начиналась не пора летних развлечений и удовольствий, а новая жизнь, полная опасности и неизвестности.
Этот период моего детства я помню очень отчетливо, гораздо лучше, чем что-либо еще. Хорошая погода в тот год установилась рано. Уже с апреля белые цветы на сливовых деревьях в нашем саду уступили место ярко-зеленым сливам ренклод. Мы еще ходили в школу, но стояла такая жара, что уже можно было купаться. Практически всю весну и лето мы провели на пляже.
Несмотря на скрытое в названии указание на скорость, блицкриг все продолжался. Тревога за судьбу отца и дядей в моей памяти окрашена в цвета лета, а блицкриг представлялся чем-то нереальным, светящимся, пропитанным запахом морского побережья.
Мы еще получали письма от отца и бабушки, но от дядей больше ничего не приходило. Отец написал нам, что его вот-вот мобилизуют, он только что получил повестку на медицинскую комиссию. Бабушка в письмах увлеченно рассказывала о жизни “маленькой счастливой коммуны”, состоявшей из нее, Клары Риттони и ее сына Поля. Они жили втроем в маленькой квартире в рабочем районе Парижа. Столицу часто бомбили, и среди ночи бабушка, Клара и Поль, завернувшись в одеяла, спускались в погреб под домом, но присутствия духа не теряли. Жили они в совершенном согласии. Маленький Поль был их талисманом. Это был исключительно одаренный мальчик, и бабушка с нетерпением ждала, когда мы с Андреем сможем с ним познакомиться.
В день Пасхи на круглом столе в столовой разложили яйца, крашенные в настоящие пасхальные цвета – розовый, зеленый и пурпурный. Тогда еще можно было купить пищевые краски, в дальнейшем для того, чтобы красить яйца, нам пришлось обходиться луковой шелухой. Чернушки готовили чай, как вдруг в комнату вошли взрослая дама и мальчик с двумя чемоданами. Поль Риттони и бабушкина посланница приехали в Сен-Дени дневным автобусом.
Незнакомка торжественно вручила Чернушкам письмо, которое тут же было прочитано вслух. Поль не переносит бомбежек, и бабушка просит нас принять его как члена семьи. На радостях мы с Андреем подарили гостям пасхальные яйца. Уже в который раз бабушка совершила чудо, послав нам нового друга.
Пока Чернушки угощали чаем сопровождавшую Поля даму (она должна была уехать обратно в Париж завтра на рассвете), Андрей повел Поля в спальню, в которой жил вместе с Наташей и маленьким Киской. Он показал ему своих игрушечных солдатиков, вырезанных в старинном стиле из тонкой свинцовой фольги, и роликовые коньки. Потом он открыл ему некоторые из диковин дома Ардебер, которые до этого момента были только нашими – моими и Андрея: черную адмиральскую треуголку, лежавшую на верхней полке углового шкафа напротив входа в комнату тети Ариадны, и переплетенный в кожу комплект иллюстрированных журналов 1850-х годов. Этой ночью Поль должен был спать вместе с Андреем, их уложили валетом. Обо мне все забыли. Я ушла спать в мамину комнату, на сердце у меня было тяжело.
На следующее утро Наташа и Ариадна пошли к мадемуазель Шарль. К нам приехал маленький беженец из Парижа. Не согласится ли она отдать в наше распоряжение еще одну комнату? Поскольку гостиная, где были сложены сокровища Ардеберов, закрыта, почему бы не обсудить профессорский кабинет, что около кухни? Мадемуазель Шарль сказала теткам, что ей надо поговорить об этом с господином кюре, поскольку ее христианский долг находится в противоречии с земными интересами доктора Ардебера.
В тот же день она пришла к нам со связкой огромных ключей и заявила, что решила позволить маленькому беженцу поселиться в кабинете своего кузена. Она попыталась открыть дверь, но ржавый замок заупрямился. Наконец, громко скрипя, он сдался под натиском Наташи. За дверью было темно, и мы открыли ставни. Комната была совсем маленькой, в ней пахло плесенью, но большое окно от пола до потолка выходило прямо в цветущий сад. Из мебели там были большой секретер и диван. Поль будет спать на диване, а раскладушку Андрея перенесут из комнаты его мамы.
Перед уходом мадемуазель Шарль достала из кармана еще одну связку ключей поменьше. После нескольких попыток подобрать ключ к секретеру она нашла нужный – и мы застыли в изумлении. Рядом с толстыми томами по ботанике стояла большая банка. Там, в желтой жидкости, свернувшись в кольцо, лежала огромная змея. Мадемуазель Шарль живо захлопнула секретер. Наличие заспиртованной змеи в комнате избавило меня от сожаления, что мне не придется жить там самой.
Пока мальчики устраивались, я залезла на Стену размышлений, чтобы обдумать ситуацию, сложившуюся с появлением Поля в нашей жизни. С самого раннего детства мы с Андреем всегда были вместе. Я дружила с ним и была счастлива участвовать во всех его в играх, даже мальчишеских – мы лазали на деревья, обследовали крыши. Но теперь Андрею, который раньше избегал общения с чужими, я стала не нужна – у него появился новый друг. Я почувствовала себя очень одиноко.
