Летние гости
Правительство Франции в смятении бежало в Бордо. Париж объявили открытым городом
[28], и немцы взяли его 14 июня. Так Гитлер исполнил свое давнее желание – солнечным июньским утром он въехал в Город Света
[29], отныне ставший его собственностью. В Сен-Дени, однако, было безмятежно. Белые домики по-прежнему сверкали на солнце, а океан был все таким же синим. Я помню жару и пикники на Диком берегу. В то время Чернушкам было гораздо легче отвлечься, если мы уходили из деревни. Казалось, что огромный пустой пляж всем своим видом говорил: что бы ни происходило в остальном мире, это просто дурной сон.
Единственным, что заставило нас поверить в реальность этой войны, были беженцы, прибывшие в Сен-Дени на двух автобусах поздним утром. Один за другим они нерешительно выходили из автобусов на засыпанную гравием площадь, на яркий солнечный свет. Это были шесть или семь семей из Эльзаса: бабушки с дедушками, родители, много маленьких детей. Темноволосые, в тяжелой зимней одежде, они выглядели очень усталыми. Учитель месье Гийонне пригласил их в пустовавшую школу, в которой с мая не было занятий. Там беженцев накормили наспех собранным обедом.
После обеда мэр Сен-Дени созвал срочное заседание деревенского совета. Было решено распределить беженцев в те дома, которые обычно сдавали отдыхающим. Через несколько дней в Сен-Дени все забыли, что эльзасцы были беженцами – в их глазах больше не было ни усталости, ни страха, и они походили на обычных курортников, которые каждое утро ходят в булочную за свежим хлебом, а после обеда ведут детей на пляж.
Еще одним важным для Олерона событием в те дни стала речь генерала де Голля, которую он произнес 18 июня в Лондоне. Мадемуазель Шарль узнала, что этот безвестный генерал, совсем недавно получивший это звание, добрался до Лондона и собирается обратиться к французскому народу. Может быть, он скажет что-то, что поможет нам заглянуть в будущее? Мадемуазель Шарль позвала Чернушек послушать его по радио, и бабушка взяла меня с собой.
Гостиную нашей хозяйки с тяжелыми шторами из жатого сатина и темный коридор, который вел в нее, я помню гораздо лучше, чем слова человека, который в 1940 году в порыве вдохновения стал живым воплощением французского патриотизма.
На протяжении последующих лет, когда будет казаться, что еще немного, и немцы завоюют весь мир, эти слова превратятся в настоящий манифест. Текст этот будут тайно передавать из рук в руки, а я выучу его наизусть:
<…>
Но разве последнее слово уже сказано? Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет!
<…>
Эта война не ограничивается лишь несчастной территорией нашей страны. Исход этой войны не решается битвой за Францию. Это мировая война. Все ошибки, промедления, страдания не означают, что в мире нет всех необходимых средств для того, чтобы раздавить наших врагов. Пораженные сегодня механической силой, мы сможем в будущем победить при помощи превосходящей механической силы. Судьба мира зависит от этого.
Что бы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно потухнуть и не потухнет…
[30]
Накануне, 17 июня, новый глава французского правительства маршал Петен
[31], герой Вердена, объявил, что Франция проиграла войну. Пришло время заключить перемирие. В конце своей речи слегка осипшим голосом он произнес то, что многие французы втайне надеялись услышать еще в те ясные сентябрьские дни прошлого года: надо сдаться Гитлеру. Тон его речи задал настроение на годы вперед.
…Будучи уверен в том, что наша достойная восхищения армия проявила героизм, достойный ее давних военных традиций, сражаясь с противником, превосходящим ее в численности и вооружении; в том, что, оказав сопротивление, она выполнила долг перед союзниками; будучи уверен в поддержке моих старых боевых товарищей, которыми я имел честь командовать, я жертвую собой для Франции, чтобы смягчить постигшее ее несчастье. С тяжелым сердцем я говорю вам сегодня, что необходимо прекратить боевые действия.
Утешительный тон этого обращения вводил в заблуждение. Перемирие между Германией и Францией было подписано только 22 июня 1940 года. Многие французские солдаты восприняли буквально выражение “необходимо прекратить боевые действия” и сложили оружие 17 июня, что в течение следующей недели позволило немцам взять огромное количество пленных.
Французское общество вдруг оказалось расколото. Большинство прислушивалось к голосу разума – в лице достопочтенного генерала Петена. Другие же, подобно де Голлю, считали, что Франция проиграла битву, но не проиграла войну. Среди них была и наша семья. Под руководством Черчилля Англия сможет продолжать борьбу. Рано или поздно и Америка встанет рядом с ней. Война только начинается.
Через два дня после речи де Голля, возвращаясь днем с пляжа, я издали заметила прислоненный к садовой стене велосипед отца. Я узнала его сразу: бледно-зеленый, с гоночным рулем. Рядом с ним стояли еще три дамских велосипеда – черные и тяжелые, к тому же нагруженные огромными чемоданами, привязанными к багажникам.
Наверное, я никогда в своей жизни не была так счастлива, как в ту минуту, когда под полуденным зноем бежала по Портовой улице к отцовскому велосипеду. Я бросилась в сад, затем в дом. Мой отец пил чай в столовой в окружении Чернушек. Вместе с ним за столом сидели трое незнакомцев, мужчина и две женщины. Радостные Чернушки бегали из кухни в столовую, хлопоча над бутербродами. Все говорили разом, а малыши, победно крича, носились вокруг. Я поняла, что незнакомцы – это Федотовы, родители и дочь. Они только что приехали из Парижа вместе с моим отцом.
