Мечты Клары о светской жизни, которая бы объединила немецких офицеров с верхушкой общества Сен-Дени и где она могла бы править бал, ненадолго воплотились в жизнь. До тех пор, пока Россия – эта “страна дикарей”, как ее скоро станет называть Клара, – не поглотила и благородных седовласых офицеров, и полных сил молодых людей, которым пришлось отправиться на русские равнины, чтобы никогда оттуда не вернуться. Пока ветер не переменился и немцы не исчезли с острова, уступив место галантным австрийцам, коренастым перепуганным чехам, белобрысым полякам и черноглазым итальянцам, в Сен-Дени был короткий момент, когда отношения между оккупантами и оккупированными не были столь уж напряженными.
Конечно, те, кто был “за немцев”, были хозяевами положения. Тому, кто был “за англичан”, лучше было держать язык за зубами – хозяева в любой момент могли проявить жестокость, арестовать или расстрелять. К счастью, в Сен-Дени царило долгое перемирие.
Пытаясь завоевать симпатии гражданского населения, немцы организовали рождественский праздник для детей. Верхушку общества Сен-Дени пригласили выпить кофе на вилле “Адриана”. По воскресеньям в бальном зале отеля “Веселое солнце” показывали немецкие фильмы.
Афиша на стене мэрии объявляла о показе фильма “Еврей Зюсс”
[45]. Я точно не помню, что там было написано, помню только, что она была фиолетовая и желтая и была так омерзительна, что я не могла на нее смотреть. В страхе и возмущении я все время думала о наших близких парижских друзьях – Луцких, которых я так любила, Ландеманах, Зеленских. Вестей от них не было уже давно.
Главным событием этого времени стал обед в честь Клары и мадам Калита, устроенный полковником Шмидтом. Клара неделями рассказывала о нем. Я помню все детали этого банкета так точно, как будто сама была там – гораздо лучше, чем многие другие приемы, на которых мне доводилось бывать впоследствии.
Прием устроили в бальном зале отеля “Веселое солнце”, украшенном по этому случаю нацистскими флагами и красными маками. Немецкие офицеры были в парадной форме. Военный оркестр сыграл нацистский гимн, а потом перешел на венские вальсы. Кроме супругов Калита и Клары Риттони, там было еще несколько приглашенных гражданских, но в Сен-Дени их не знали.
Чтобы решить, кто будет сидеть справа от полковника Шмидта, Клара Риттони и Вера Калита должны были выбрать между красной и белой розами. Клара, пожелавшая выбирать первой, конечно, взяла белую – и место справа от полковника досталось ей. Мадам Калита, которой осталась красная роза, посадили справа от его заместителя. Но то обстоятельство, что ее молодая подруга притягивает к себе всеобщее внимание, нисколько не обидело мадам Калита – как раз наоборот. Ее чувства к Кларе напоминали пылкую влюбленность. Каждый раз, когда Вера приходила к бабушке, она говорила только о Кларе и Поле. И хотя Клара была все еще к ней дружелюбна, она иногда демонстрировала свою независимость совершенно неожиданным образом, что очень расстраивало мадам Калита.
Во время обеда подавали деликатесы: куриную грудку в сливочном соусе и мороженое – блюда, о которых с начала войны никто и не слыхал. Затем всем приглашенным, собравшимся за длинными столами, накрытыми белыми скатертями, было предложено шампанское. Полковник Шмидт поднял тост за фюрера, а затем – за здоровье мадам Риттони, “этот чистый и ясный образец женственности, который напоминает нам наших жен и невест во всем их благородстве…” Потом приглашенные танцевали под звуки вальсов в исполнении военного оркестра.
Несмотря ни на что, у меня сохранились и счастливые воспоминания об этом времени, но это лишь крупицы радости, рассеянные по сумеречному небу всеобъемлющей тревоги.
Были, например, поездки на велосипедах за грибами в Боярдвилльский лес на юго-восточной стороне острова, где мы бродили до заката, где запахи водорослей и смолы смешивались с чудесными ароматами олеронской осени. Внезапно начинало темнеть, и грибов уже не было видно среди сосновых иголок. Мы торопливо выбирались к нашим велосипедам на опушку леса. Иногда мы сбивались с пути, но это едва ли нас волновало. Я ничего всерьез не боялась, если отец был с нами, а в далекий Боярдвилль мы никогда не ездили без него. Обратно мы неслись как сумасшедшие, чтобы успеть домой до наступления комендантского часа. Корзины с грибами и мешки с сосновыми шишками подвешивали к велосипедной раме, они били нас по коленкам, а велосипеды шатало из стороны в сторону.
Часто с нами ездила тетя Ариадна, мы с ней ходили вместе. Самая русская из трех молодых Чернушек, она была поистине лесным созданием. Даже ее прозвище Аука, придуманное русским парижанином – писателем Алексеем Ремизовым, произошло от звука, которым русские окликают друг друга в лесу – “ау!”. Никто лучше нее не умел собирать грибы. Пока мы ходили по лесу, она могла часами читать стихи наизусть. Эти походы за грибами были настоящей передышкой от несчастий и тревог, заполнивших нашу жизнь.
То же самое я чувствовала, когда дом Ардебер навещал Жюльен. Я и сейчас вижу, как одевалась для костюмированного вечера, который организовали Чернушки, когда ему пришлось ночевать у нас дома. Я стою перед зеркалом в комнате Ариадны, наряженная украинской крестьянкой. На мне – старое платье Наташи с вышивкой и широкими рукавами, я примеряю Ариаднины зеленые бусы из венецианского стекла и ее серебряное кольцо в форме цветка орхидеи (много лет спустя она мне его подарит). Волосы у меня до плеч, я их отращивала, чтобы привлечь внимание Жюльена. Мама стоит в дверном проеме, одетая маркизой, – волосы у нее напудрены, и это ей так идет, ее пышная юбка сшита из набивного хлопка, найденного в шкафах дома Ардебер. Андрей и Ариадна – в костюмах мушкетеров, огромные шляпы украшены перьями из папиросной бумаги, а усы и бородки нарисованы жженой пробкой.
Наши литературные вечера были самыми восхитительными событиями того времени, в которых в одинаковой мере проявлялись и моя влюбленность в Жюльена, и моя тяга к поэзии.
К моему великому облегчению, Клара литературой не интересовалась и рано уходила к себе, несмотря на то, что бабушка уговаривала ее остаться, чтобы прочитать несколько страниц ее любимого д’Аннунцио
[46]. После этих вечеров Жюльен оставался ночевать у нас, его устраивали в комнате Андрея – той самой, где в секретере была заперта банка со змеей. Теперь, после того как Поль переехал, Андрей жил в этой комнате один.
Ночевки Жюльена у нас были невиданной радостью. Мы не только читали стихи после ужина и до полуночи, а иногда и до часу ночи, но еще и встречались за завтраком, ели тартинки с виноградным джемом и пили ячменный кофе. В эти минуты я была даже благодарна немцам за комендантский час, из-за которого Жюльен не мог вечером вернуться на велосипеде к себе домой.
