Самое драгоценное воспоминание тех времен – один ветреный пасмурный день на пляже в конце лета. Отец, Иван Петрович, Миша и я пошли купаться. Прилив был очень высоким. Даже под защитой мола волны были огромными, но я больше не боялась. Я научилась нырять среди самых больших волн и заплывать далеко за кромку прибоя, туда, где рябь покачивала пловца вверх и вниз, как будто это дышал сам океан. Над нашими головами, крича, кружились чайки. Небо было темнее моря, волны разбивались о берег, вода стекала по мокрому желтому песку, оставляя за собой переливающиеся узоры. Я чувствовала себя в безопасности. Воспоминание об этом дне – одно из самых счастливых за те годы.
Недели шли, и надежды на скорое освобождение рассеивались. После первого приступа паники немцы сменили подход. Когда-то остров был для них местом отдыха; теперь же, превратив его в крепость, они были готовы выдержать бесконечную осаду. Гитлер всегда лично интересовался состоянием укреплений Атлантического вала. Он вникал в малейшие детали строительства: “Фюрер в высшей степени недоволен тем, что смотровые окна бункеров недостаточно защищены…”
Держа связь с Берлином по радио и по воздуху, немцы прочно укрепились на атлантическом побережье. Рано или поздно мощное контрнаступление обязательно позволит им вздохнуть свободно. Этот маневр уже готовился в Арденнах – грандиозный секретный план курировал лично фюрер
[65].
К иностранцам, служившим в их рядах, немцы стали относиться гораздо строже. Русских неделями не отпускали с батарей. Наступила осень, зарядили дожди, и наши русские друзья погрузились в уныние, нараставшее с каждым днем. Мы видели их уже не так часто, за исключением Миши и Ивана Петровича – их мирный нрав и хорошее отношение сержанта-австрийца позволили им сохранить некоторую свободу передвижений по Сен-Дени. Лева в Сен-Пьере тоже продолжал почти каждый день заходить на мельницу Куавр. Бездействие приводило его в состояние холодного бешенства, что очень волновало Сосинских. Однако в то время приказы от Сопротивления с континента запрещали любые враждебные действия в отношении немцев. Мы чувствовали себя словно пассажиры на покинутом корабле. Вынужденное бездействие выбивало у русских почву из-под ног – их надежды реабилитировать себя в бою таяли с каждым днем.
Казалось, что мы просто плывем по течению. Однако – по крайней мере, отчасти – это было следствием соглашений, достигнутых в результате секретных переговоров между двумя командующими-противниками: немецким комендантом Ла-Рошели адмиралом Ширлитцем и французским морским офицером майором Мейером. Обе стороны решили не обострять обстановку, ведь и так пролилось уже слишком много крови. Можно только вообразить себе усилия, предпринятые этими двумя людьми, чтобы в разгар войны спасти человеческие жизни. Но тогда об этом никто даже не подозревал, и правду мы узнали много позже
[66].
Однажды в ноябре на острове раздался страшный взрыв. По Портовой улице, как пронзительный хохот, разнесся звон разбитого стекла. Не прошло и нескольких минут, как перед нашими окнами, визжа шинами на поворотах, пронеслись грузовики с немецкими солдатами. За ними в сторону Шере через деревню, словно огромное доисторическое животное, с тяжелым грохотом прополз экскаватор. Отец, придя домой с поля, сказал, что в центре острова в небо поднимается большой столб черного дыма.
На следующий день в дом Ардебер прибежала бабушка. Она тяжело дышала, глаза сверкали. Лева и его друг, молодой сапер Красной армии Дмитрий, взорвали главный арсенал острова в Ла-Перрош! Сен-Пьер был под жестким контролем, но ей удалось добраться к нам в Сен-Дени по маленьким тропинкам через виноградники.
В то утро Лева забежал на мельницу на несколько минут. Он торжествовал. Взорвать арсенал было их собственной инициативой, и у них все получилось. Они знали, что если бы попросили разрешения у Сопротивления, то им бы опять запретили действовать. Других русских они тоже не поставили в известность, чтобы в случае своего ареста не подвергнуть их опасности. Главный арсенал острова был уничтожен вместе с группой из двенадцати охранников. Дмитрий, двадцатилетний студент-инженер, сделал бикфордов шнур, который медленно горел больше пяти часов. В результате в момент взрыва все четверо русских, служивших в Ла-Перрош, – Дмитрий, Лева и еще двое солдат постарше – мирно работали на стройке далеко от арсенала.
Всех русских на острове допросило гестапо, но причину взрыва в Ла-Перрош немцы так и не узнали. Они привезли из Ла-Рошели новые боеприпасы и распределили их по батареям. Никакого центрального склада на острове устраивать не стали. Место взрыва, в двух километрах от дома Сосинских, превратилось в огромный кратер, заваленный искореженным железом и кусками бетона самых фантастических форм. Немцы не рисковали подходить к этому месту, где оставалось еще много неразорвавшихся мин и снарядов. Они только огородили его неубедительным забором из колючей проволоки, на который повесили таблички с черепом и скрещенными костями. Еще много лет там все так и оставалось.
Взрыв перепугал немцев. Они больше не улыбались, когда ходили по Сен-Дени. А в один прекрасный день конфисковали у жителей острова все велосипеды. К счастью, наши драндулеты их не заинтересовали, настолько плачевным было их состояние. К тому времени на велосипеде моего отца даже не было шин – их заменила толстая веревка, которой он обмотал колеса.
Вскоре последовал новый приказ коменданта – сдать немецким властям все радиоприемники. Обитатели Сен-Дени понесли своих лакированных, облицованных шпоном любимцев в мэрию, чтобы распрощаться с ними навсегда. Тем, кто их не сдаст, грозил военный трибунал, но некоторые – например, Андрей Калита и полковник Мерль – сохранили приемники у себя, глубоко запрятав их в толстые стены домов. Каждый вечер за плотно закрытыми окнами и дверями они совершали один и тот же ритуал – вынимали приемник из тайника. В начале зимы немцы отключили на острове все электричество, подававшееся в дома гражданского населения, но один из членов группы сопротивления Сен-Дени, рабочий-беженец из Парижа, месье Фуко, знал, как именно надо соединять провода высоко наверху на электрических столбах – эта манипуляция была очень рискованной, и сделал он ее только для тех немногих, кто еще хранил радиоприемники.
