Судно стоит в гавани, ждет погоды и фрахта. И когда придет время выходить в море, капитан должен собрать совет своих спутников и сказать им: “Господа, нравится ли вам эта погода? Отправимся ли мы в плавание?” И скажут одни: “Погода нехороша, пусть минует”. И скажут другие: “Погода хороша и годится”. Капитан должен согласиться с большинством, ибо в противном случае, если судно погибнет, он обязан возместить стоимость, как она оценена, если будет чем.
Таков приговор
[70].
По возвращении в Сен-Дени я узнала, что Вера Калита все еще намеревается хлопотать перед немцами об освобождении мужа. Пока меня не было, она успела поссориться из-за этого с мамой. Возвращаясь домой с побережья, где она собирала улиток для своих уток, она опять стала убеждать маму в том, что у нее есть долг перед мужем и детьми и она должна вырвать своего мужа из лап немцев. По совету полковника Воля она попросила об аудиенции у коменданта Боярдвилля – “вместе с фрау Андреевой, обеспокоенной матерью двух маленьких детей”. Комендант примет их прямо завтра. Когда мама опять отказалась, Вера выбежала из дома – жалкое создание с корзиной мокрых ракушек в одной руке и собачкой в другой.
Я решила сходить к ней немедля, до наступления комендантского часа. Может быть, обнадеживающие новости о муже заставят ее все-таки отказаться от этой идеи. Но уговорить Веру было невозможно. Она была совершенно обессилена – ее измотали домашняя работа и уход за гусями, утками и кроликами. Чем больше я старалась объяснить ей, как неправильно и плохо то, что она готова договариваться с немцами, тем больше понимала, как сильно она хочет, чтобы глава семьи вернулся домой. Она попросила меня прийти к ней наутро, чтобы показать дорогу в Боярдвилль, она там никогда не была.
“Ты никуда не пойдешь, об этом и речи быть не может, это просто хитрость, – твердо сказала мама, когда я вернулась домой. – Вера хочет, чтобы, когда она отправится в свой постыдный поход, ее видели с кем-то из членов нашей семьи, это придало бы веса ее решению – от внимательного глаза олеронцев ничто не ускользнет”.
Несколько дней после этого мы Веру не видели. Мы были поглощены драматической историей с Рыбовым. Миша Дудин и Иван Петрович говорили, что другие русские по всему острову очень нервничают – исчезновение Рыбова повлекло за собой ужесточение военной дисциплины. Еще мы узнали, что Лева предлагал сам застрелить Рыбова, но дядя посчитал, что это слишком опасно.
На следующей неделе моя отважная бабушка окольными путями без пропуска добралась до дома Ардебер, чтобы рассказать нам, как неожиданно закончилась история с Рыбовым. Володя убедил “Рауля” из Арманьяка организовать перевозку беглеца на континент. Однажды в полдень на винокурню приехал молодой рыбак из Ле-Шато, почти подросток, с двумя велосипедами.
Когда работники винокурни ушли на обед, Рыбова достали из его укрытия, накормили и дали выпить коньяку. Его посадили на велосипед и велели ехать за молодым рыбаком, но не рядом, а на некотором расстоянии. Рыбак проводил бы его в уединенное место на побережье, откуда его забрал бы другой рыбак на плоскодонке (немцы разрешали такие лодки на устричных плантациях вокруг острова). С наступлением темноты лодка должна была переправить его на материк.
Когда Рыбов садился на велосипед, он был в хорошем настроении и крепко держался на ногах, несмотря на десять дней, проведенных в котле. На нем была немецкая форма, и он должен был делать вид, что ехавший впереди рыбак ему незнаком. Маловероятно было, что они встретят немецкий патруль на грунтовых дорожках, петлявших среди заброшенных соляных бассейнов, но если бы это произошло, француз должен был отвлечь внимание немцев, начав к ним приставать и притворившись пьяным. Это дало бы Рыбову возможность скрыться среди густых кустов тамариска, росших повсюду среди соляных болот. День был туманный и спокойный – шансы на исполнение плана были очень высокие.
Но через несколько часов рыбак возвратился на винокурню – один. Рыбов исчез в тумане. Они преспокойно ехали вдоль соляных болот – по крайней мере, рыбак так думал – но, когда он в какой-то момент оглянулся, русского не было видно. Он остановился и подождал, потом поехал назад, но Рыбова нигде не было. Он растворился в тумане, как болотный колдун из русских сказок. Молодой рыбак нашел только его велосипед, брошенный в кустах недалеко от того места, где он видел Рыбова в последний раз. Поскольку ни Володю, ни кого-то из наших русских друзей в последующие дни немцы не допрашивали, мы предположили, что Рыбова не поймали – по крайней мере, пока.
Возвращение Андрея Калиты домой незадолго до Рождества мы восприняли как доброе предзнаменование. Если бы Рыбов рассказал о сети “Арманьяк”, как грозился, Калиту бы точно не освободили.
Поначалу Калита очень злился на жену за то, что она освободила его по специальному приказу коменданта Боярдвилля. Ему нравилось то положение, в котором он оказался в тюрьме, – кажется, он не имел ничего против того, чтобы побыть вдали от Веры, собаки, гусей, уток и кроликов. Более того, ему наконец выпал шанс пострадать во имя России. Атмосфера товарищества, царившая в “Счастливом доме”, придала ему сил. Вместе с парой зеленщиков и торговцем устрицами из южной части острова он стал одним из королей “Счастливого дома”, поскольку был прекрасным поваром и отлично управлялся на кухне. Но довольно скоро после возвращения в Сен-Дени он примирился со своим положением свободного человека, возобновил работу в “Арманьяке” вместе с полковником Мерлем и снова принялся откармливать гусей и уток к Новому году.
Однако в тот вечер, когда Калита вернулся из Боярдвилля, он все еще не мог успокоиться, думая о том, какой опасности он и его товарищи подвергались в “Счастливом доме”. Прежде чем предстать перед своей не в меру усердной женой, он решил сначала зайти к нам рассказать новости об отце и выпустить пар. Встреча была бурной – объятия, добрые пожелания, обещания помочь нам с работой по хозяйству и огороду, церемонный тост с рюмкой нашего лучшего коньяка. Мама послала Сашу через улицу за полковником Мерлем. Калита коротко рассказал ему о том, как превосходно держатся члены “Арманьяка” за решеткой, не теряя присутствия духа.
Нам удалось раздобыть пропуск, и Рождество мы отпраздновали в Сен-Пьере. Страхи, вызванные исчезновением Рыбова, постепенно рассеялись, и атмосфера на мельнице Куавр, несмотря на отсутствие моего отца, была самая веселая: это будет наше последнее Рождество под немцами. Саша и Алеша были в восторге от того, что они снова вместе. Поскольку елки на Олероне не растут, Сосинские поставили и украсили молодую сосенку. Леве удалось зайти к нам на стакан глинтвейна в день Рождества.
В ту зиму погода была ужасная, такая же, как в 1940-м и потом в 1943 году во время Сталинградской битвы, как будто силы природы хотели еще раз утвердить свою власть над нами. Шторма шли один за другим, потом резко похолодало. Когда мы вернулись в Сен-Дени, перед самым Новым годом, обнаружили, что насос в саду замерз. Полковник Мерль в темноте помог маме оживить его с помощью горячей золы. Наконец он заработал, и в кухню полилась вода.
