Наташа и Андрей жили где-то недалеко от вокзала. Может быть, Сосинские и бабушка вчера высадились на этой же платформе? Почему и мы не можем здесь выйти? Каким счастьем было бы вновь увидеть Наташу и Андрея! Но, к сожалению, как только поезд подъехал к станции, по громкоговорителю объявили, что ни одному человеку, без исключений, выходить из поезда не разрешается, и поезд проследует дальше. Зато беженцам принесут горячую еду.
Скоро на платформу привезли полевую кухню. На этот раз платформа загибалась вправо, и Клариного купе не было видно. В опущенные окна работники Красного Креста подали нам жестяные миски с горячим супом. Вооруженные солдаты FFI вошли в поезд для проверки документов. Когда они были в нашем купе, им сказали, что члены группы “Арманьяк” с Олерона хотят дать рапорт французским властям, и они разрешили отцу, полковнику, месье Гийонне и месье Дюпе пойти в их штаб, который находился прямо рядом с вокзалом.
Несмотря на общую растерянность из-за ареста супругов Калита, эти четверо разработали план действий. Полковник Мерль и Дюпе должны рассказать про деятельность “Арманьяка” на Олероне, особенно упирая на готовность русских рисковать своими жизнями для освобождения острова. Отец и Гийонне пойдут в полицейский участок, чтобы попытаться позвонить по телефону в Сюржер и подтвердить членство Андрея Калиты в группе “Арманьяк”. Может быть, их освободят. После этого, если останется время, отец попытается убедить власти позволить нам сойти с поезда, так как у нас здесь есть родственники.
Все четверо вернулись через час. Дюпе и полковник Мерль выглядели довольными – их горячо приняли, и им удалось подать секретный документ о деятельности “Арманьяка” на Олероне. Отец сказал, что остаться в Ниоре у нас не получится – в регионе полно беженцев, и французские власти, опасаясь голода и эпидемий, закрыли его окончательно. Зато у него и Гийонне появилась надежда на благополучное разрешение судьбы Калита. Капитан FFI при них позвонил в Сюржер. Калита немедленно освободят и посадят на следующий поезд.
“Ложные доносы исходят в основном от тех, кто сам виновен, – сказал капитан FFI. – Вашей мадам Риттони наверняка есть что скрывать. С этим вопросом надо бы разобраться”. Отец и Гийонне промолчали. Говорили, что FFI были особенно безжалостны к женщинам, которых подозревали в сотрудничестве с немцами. По Олерону ходили жуткие истории на этот счет. К счастью, в этот момент капитана позвали куда-то, и вопрос повис в воздухе.
Мы выехали из Ниора. Поезд, все ускоряясь, вез нас на юг. Вдруг полковник Мерль наклонился к отцу и сказал ему что-то вполголоса. Его слова заглушал стук колес.
Отец вскочил и крикнул: “Нет!” Он бросился к окну, резко опустил раму и высунулся наружу, в темноту наступающей ночи. “Нет, нет!” – закричал он и обернулся к полковнику. Я никогда не видела его в такой ярости – его трясло. Он опять закричал: “Как вы могли это сделать?!”
Полковник, улыбаясь, как Чеширский кот, продолжал повторять: “Но вы же знаете, месье Андреев, что она представляет угрозу обществу”. В Ниоре, докладывая о деятельности “Арманьяка”, он и Дюпе рассказали о ложном доносе Клары на члена Сопротивления. За несколько секунд до отправления поезда Клару и Поля арестовали точно так же, как супругов Калита в Сюржере. Мы этого не видели, так как платформа загибалась в другую сторону.
Колеса стучали, но я больше не чувствовала себя отмщенной. Я испытывала отвращение – как в тот день осенью 1940 года, когда я поняла, как сильно ненавижу Клару. Теперь она испортила нам первые часы свободы. Это чувство не покидало меня еще много дней, мешая мне радоваться нашему спасению.
В маленьком городе Сен-Север у подножия Пиренеев, куда поезд наконец привез нас после долгого путешествия, длившегося больше четырех суток, мы получили письмо от Наташи. Оно пришло в ответ на нашу телеграмму в Ниор, в которой мы сообщали, где оказались. В письме тетя писала, что с ними все хорошо, они пережили весенние бомбежки – им пришлось несколько недель жить в чистом поле. Сосинские и бабушка приехали несколько дней назад, они живы и здоровы. Володя немедленно вступил в FFI в Ниоре, чтобы помочь французским властям разбираться с русскими, оказавшимися в регионе из-за немцев, – неважно, были ли они солдатами вермахта или их пригнали на принудительные работы. В этом письме Наташа сообщала:
…Вы не поверите, но четыре дня назад к нам домой ненадолго зашли Клара и Поль. Произошло такое же мистическое совпадение, как когда-то во время наших безумных приключений в период революции. Когда Сосинские и мама добрались до нас, Володя тем же вечером пошел в штаб-квартиру FFI в городе. Он услышал, как два офицера говорили о красивой блондинке с острова Олерон, которую только что арестовали. Она итальянка, убежденная коллаборационистка, работала переводчицей в немецкой комендатуре. Володя сразу понял, что речь идет о Кларе. Он прекрасно знал, что бывает с женщинами, которых обвиняют в сотрудничестве с немцами. Он побежал в тюрьму и договорился, чтобы Клару и Поля освободили под его ответственность. С Кларой не успело случиться ничего дурного – пока. Они с Полем пришли к нам домой. Они были напуганы, голодны, лишились всех своих вещей. У них даже шнурки и ремни отобрали. Они хотели уехать как можно скорее. Я дала им денег на дорогу – они сказали, что поедут в Париж. Почему Клару арестовали? Кто из олеронцев так сильно желал ей зла, что донес на нее как на коллаборационистку?
После этого случая Клара навсегда исчезла из нашей жизни. Мне кажется, что быть рыцарем и защитником вдов и сирот во что бы то ни стало было Володиным призванием – только так можно было объяснить это совпадение, которое для Клары было настоящим чудом. Быть может, именно благородство, проявленное Володей, навсегда развеяло ее чары.
Эпилог
После войны наша семья вернулась в Плесси, и мы счастливо жили там много лет. Калита, которых освободили в Сюржере в тот январский день, воссоединились с нами в Сен-Севере, потом вернулись в Париж и, как и Клара, исчезли из нашей жизни.
Клару я видела еще только один раз. Однажды вечером в начале 1950-х годов мы с моим будущим мужем, Генри Карлайлом, гуляли по Латинскому кварталу в Париже. Вдруг я почувствовала дурноту и вцепилась в руку Генри. Издали я увидела Клару, которая переходила площадь Сен-Жермен. Потом она растаяла в темноте.
Ранней весной 1976 года я впервые за много лет вернулась на Олерон, мы ездили вместе с моим братом Сашей. И остров, и Сен-Дени сильно изменились. Но когда наступил вечер – все встало на свои места. Темная листва лавровых кустов все так же струилась поверх белых оштукатуренных стен в Кларином переулке, который все так же слегка заворачивал на подходе к Портовой улице. Мол был все там же, в конце улицы, только дальний край его подмыли волны – то самое место, откуда Клара, как русалка, любила нырять в море под восхищенными взглядами немецких офицеров. Дом Ардебер снаружи выглядел темным и загадочным, он совсем не изменился, только юкка и большое каштановое дерево исчезли. На низкой стене – той самой, где когда-то любили сидеть малыши, теперь поверху шла нелепая решетка. Стена размышлений и одно из сливовых деревьев были на месте.
