— Ха, чисто! Это тебе так кажется, а я так вижу, статья 175 у тебя на лбу нарисована, не меньше чем на десятерик потянешь. Никакой Падва не поможет.
— Падлы это те, хто эту провокацию устроил. Я до Москвы дойду. Вы у меня…
— Помолчи, Барсуков, и выбирай выражения, ты не у себя в Мутном глазе! — оборвал его Егоров и предупредил: — Будешь упираться, отмотаю тебе срок на полную катушку и покатишь ты в солнечный Магадан.
Барсуков яростно сверкнул глазами, но на этот раз промолчал и поедал взглядом то, что неспешно перебирал Егоров. А тот особо и не скрывал, это были фотографии скрытой оперативной видеосъемки. На снимках Барсуков узнавал себя вместе с Тишковским у его дома, когда заносил коробки с аппаратурой — домашним кинотеатром; с Трифоновым у ворот его дачи и на крыльце станции «Лесная поляна», разговаривающим с дежурной. Он нервно сглотнул, что не укрылось от внимания Егорова.
— Ну, так что, Леонид Петрович, будем говорить, или мне отматывать тебе срок на полную катушку? — вернулся он к своему вопросу.
— Знаю я ваши разговоры. Нашел дурака, явка с повинной — прямая дорога в тюрьму, — огрызнулся Барсуков.
— У нас и без твоей явки доказательства вагон и маленькая тележка! — заявил Егоров и принялся обрисовывать картину будущего Барсукова. — Выйдешь ты, Леонид Петрович, на свободу старым и больным, если раньше срока копыта не откинешь. Насчет чистой совести не знаю, но точно скажу, с отдраенной как медный котелок задницей. Больно она у тебя хороша для камерного «петуха». Про зубы можешь забыть. Да и зачем они тебе, после тюремной параши, кроме манной каши ничего другого жрать не сможешь.
Физиономию Барсукова перекосило, в глазах смешались растерянность и страх. Иванов воспользовался его состоянием и, не давая замкнуться в себе, предложил:
— Леонид Петрович, не загоняй себя в угол. Мы тебе не враги, помоги нам, а мы поможем тебе.
Барсуков заерзал на стуле. Животный ужас перед Крестом, Харламовым и тем жутким будущим, которое только что обрисовал Егоров, плющили его подобно свинцовому прессу. Обильный пот выступил на висках и заструился по щекам. Пальцы судорожно теребили полы пиджака. Его тоскливый взгляд пробежался по кабинету, Егорову, «Седому» и задержался на Иванове, словно искал у него защиты. Тот мгновенно отреагировал.
— Леонид Петрович, подумай и трезво оцени положение вещей. Совершено тяжкое преступление, но доля твоей вины далеко не соответствует степени содеянного. Ну зачем тебе брать на себя лишнего?
Вкрадчивый голос контрразведчика точил волю Барсукова. К нему присоединился «Седой» и заговорил:
— Леонид Петрович, я полковник Ганин из Москвы. Вы должны прекрасно понимать, что по пустякам из столицы в Верхнюю Салду не прилетают. Для нас не секрет, куда направлялся титан, в Венгрию. Тут попахивает контрабандой, а это статья 188! Вы понимаете разницу?
Барсуков дрогнул и заговорил. Допрос длился свыше четырех часов и измотал его настолько, что из носа пошла кровь. В камеру он возвратился, едва держась на ногах, рухнул на нары и провалился в темную, бездонную яму. Разбудил его дежурный по изолятору. Подошло время раздачи пищи. Вяло похлебав тюремной баланды, Барсуков снова завалился на нары. В ушах, словно заезженная пластинка, наперебой звучали голоса следователя и Иванова, а перед глазами плыл и качался потолок камеры. На нем, как на мутном экране, появлялись и исчезали физиономии Харламовых и Креста, они корчили рожи и смеялись. Барсуков сорвался с нар, закружил по камере, пытаясь освободиться от навязчивого кошмара, но жуткие сцены расправы Харламовых над своими жертвами не отпускали. Он потерял счет времени, но так и не нашел выхода.
За тюремным окном сгустились вечерние сумерки. Последний луч солнца скользнул по стене и погас. Дежурный по изолятору не спешил включать свет. Камера погрузилась во мрак, и на душе у Барсукова стало вовсе тоскливо. С затаенным страхом он ждал продолжения допроса. Бесконечно долго тянулись минуты, а его все не вызвали. Страх и темнота давили на него невидимым прессом. Наконец в камере включили свет, и сжимавший сердце ужас отступил, но ненадолго. В коридоре раздались шаги, кровь прихлынула к лицу Барсукова, а в ушах забарабанили тысячи невидимых молоточков. В замочной скважине заскрежетал ключ, звякнул засов, в проеме возникла рука, и с нее на пол вывалился сверток.
Прошла секунда, другая. Барсуков очумело пялился то на сверток, то на захлопнувшуюся дверь, и не решался взять. В чувство его привел запах жареного мяса, на него спазмами отозвался голодный желудок. Барсуков ринулся к свертку и развернул. В нем лежали румяный, пахнущий чесноком кусок свинины, хлеб и две сигареты. Его взгляд тянулся к ним, но что-то ему подсказывало, их положили не просто так. Он осторожно помял одну, из нее посыпался табак, взялся за вторую, и пальцы ощутили что-то твердое. Во второй сигарете находились грифель и записка, свернутая в трубку. Барсуков развернул ее, подошел ближе к лампочке, и перед глазами заплясали буквы.
«Прикуси язык. Помни о сыне. Требуй отстранения гэбэшников. Вали все на заводской бардак. Видики, телики — твой личный подарок. Чем располагает следак? Будешь молчать, вытащим из подвала».
Кто мог стоять за запиской, у Барсукова не возникало сомнений. В схватку вступили Харламовы, а они слов на ветер не бросали. За ними стояли не только «быки», «торпеды» и криминальная пехота, но и далеко не последние чины во власти. Продажные опера и следователи не один раз вытаскивали их и Креста из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Местная пресса каждый раз поднимала шум о коррупции в правоохранительных органах, и на этом все заканчивалось. Свидетели преступлений Харламовых либо загадочным образом исчезали, либо отказывались от первоначальных показаний, и милицейскому начальству ничего другого не оставалось, как только разводить руками.
Поглядывая на дверь, Барсуков торопливо написал ответ на обратной стороне записки и с нетерпением ожидал возвращения дежурного. Прошло не больше десяти минут, и в коридоре снова раздались шаги. Записка, словно раскаленный уголек жгла руку Барсукова. Он сжал ее в кулаке и шагнул к двери. Она приоткрылась, в проем просунулась растопыренная пятерня, и записка упала в нее. Рука исчезла, дверь скрипнула, лязгнул засов, и в коридоре опять наступила тишина. Барсуков перевел дыхание, дотащился до нар и без сил рухнул.
Той же ночью его записка была в Екатеринбурге в руках у Креста. На следующее утро в офисе Харламовых, кроме самих отца и сына, собрались Крест и его заместитель — Юрий Хорьков, позже к ним присоединился глава «Циркона» Борис Иговкин. Настроение у всех было похоронное. Записка Барсукова из следственного изолятора подтверждала их самые худшие опасения. В руках следствия оказались важные улики, подкрепленные показаниями Барсукова, они могли вывести на «Циркон» и привести к краху канала контрабанды титана и редкоземельных материалов в Прибалтику.
— Так чо будем делать с козлом Барсуком? — первым нарушил затянувшееся молчание Павел Харламов.
— Загасить гада, а с ним все концы в воду! — решительно заявил Хорьков.
