И я поднялась, к шкафу направилась, собираясь переодеться, да… остановилась, к аспиду повернулась и попросила вежливо:
— Дверь закрой…те, пожалуйста.
Господин Аедан плечами пожал и дверь закрыл, оставшись стоять в избе моей.
— Эм… — раньше и не подумала бы стесняться, да то раньше, а теперь уж все иначе. — С другой стороны дверь закройте, будьте любезны.
Ничего не сказал аспид, лишь на лешего выразительно посмотрел. Лешинька усмехнулся, да и исчез. Только после этого вышел аспид, и да — дверь закрыл, аккуратно, но плотно.
Леший тут же материализовался там, где сидел. Головой покачал неодобрительно и протянул задумчиво:
— Да, дела.
Дела были те еще, ни в сказке сказать, ни у костра вечером расписать. Постояла я, в растерянности, да неловкости, сложно было мне. Как вот объяснить аспиду, что он мне как волк, али как медведь? И вампиры, волкодлаки, моровики и прочая нечисть — примерно так же, разве что при вампирах да волкодлаках приличия соблюдать надобно неукоснительно, и не от того, что на телеса мои кто позариться, а потому как иначе оскорбительно то для них будет. И вдруг такая вот ситуация…
— Лешинька, а путь мне к баньке открой, окажи любезность, — попросила жалобно, снимая плащ свой.
Друг верный просьбу исполнил. У него над деревом особая власть, ему из избы мой путь куда угодно открыть было не трудно, а вот мне выходить из избы было надобно, а сейчас… не решилась я.
Леший просьбу исполнил мгновенно, а в баньке и вовсе помог — водой поливал, пока стучащая от холода зубами ведьма, вымывала из волос все еловые иголки, да веточки и листочки, что после ночевки в лесу завсегда в волосах найдутся. А потом уже я про мыло от русалок вспомнила, с ними все вымылось запросто.
В избушке с мокрыми волосами и сползающим полотенцем моталась вещи собирала — на стирку русалкам. Можно было и магией, но русалки лучше стирали, да и магию сейчас поберечь следовало. Потом переоделась в предпоследнюю чистую сорочку, платье натянула чародейское, сегодня темно-зеленое, туфли черные, прежние взяла, я в лесу, не до моды. С грустью расчесала волосы, с которых чернота сходить то уже начала потихоньку, вздохнула тяжело.
— Точно с ведуньей надумала? — леший от меня не отходил, видать тоже аспида остерегаться начал, али за честь мою девичью решил попереживать.
Все ж событие-то какое — на честь эту ценители нашлись, я уж и позабыла что такое случается.
— Точно, — я вновь посмотрела на себя в зеркало и подумала, что опять мне жгучей брюнеткой ходить.
— Может отложишь? — лешинька не рад был моему решению.
— Отложу, конечно, — вздохнула я. — Тут по ночи бой опять, от того силы придется беречь. Да только для начала, душу, что в теле заперли, излечить нужно.
Верный друг призадумался, и тихо спросил:
— А сумеешь?
— Трансформация души больших затрат не потребует, — ответила я, вновь проводя гребнем по волосам.
Остановилась, помолчала, глядя в зеркало на себя, такую чужую и непривычную в этом платье чародейском, и тихо добавила:
— Особенно если эту душу подарили лесу.
Леший тяжело поднялся со скрипнувшего стула, ближе подошел, на меня бледную взглянул да и спросил:
— Как это?
А как…
— Ее имя — Дарима. Дарима, то есть — лесу она была от рождения подарена. И лес этот дар принял. Вот почему жизнь в ней бьется до сих пор, несмотря ни на что.
И я посмотрела на отражение лешего, что стоял за мной. И вот и он и я понимаем преотлично — нельзя жизнью детей распоряжаться так, словно не родитель ты, а господин, и волею твоей ребенок должен жить, но иные этого не понимают отчего-то. Савран, уж насколько человек вроде неплохой, а и тот Луняшу готов был отдать лесу. И хорошо мне предложил, а если бы Силе Лесной? Силушка согласилась бы, без слов и вопросов согласилась бы, и тогда была бы жизнь Луняши навеки к лесу прикована. Разве ж можно так?
Когда я вышла из избушки, на клюку опираясь, аспид странно на мои волосы посмотрел. А волосы как волосы, распущенные только, чего на них глядеть?
Вторым, кто поглядел странно, был Савран — достойный купец не в Нармин опосля разговора отправился, время бы потерял, а так в Весянки успел и русалки с кикиморами теперь разгружали телегу.
Вампиры, волкодлаки и моровики сидели в сумраке леса, да и тоже на меня глядели. И вот отдохнуть бы им, а нет — ждут. Интересно же всем, что ж я буду делать с ведуньей мертвой, что в октагоне бесновалась.
Но никакого представления я для них не устроила.
Прошла тишком к границе защитного восьмиугольника, присела, на клюку опираясь, ладонь к земле приложила и, вскинув голову, посмотрела прямо в мертвые глаза ведуньи.
Миг, и от ладони моей разрядом молнии по земле помчалась к ведунье изумрудно-зеленая сила Леса. Контур октагона был смят, оплавился горный хрусталь, пошатнулась мертвая ведунья…
Пошатнулась, да и опала черным пеплом.
Вот она была — а вот ее и нет.
Но я продолжаю держать ладонь на земле, и по проторенному силой Леса пути, течет уже моя, иная, ведьмовская магия. Она течет споро, да впитывается в черном пепле уничтоженной ведуньи.
Секунда, вторая, третья…
И среди черного пепла пробивается зеленый росток, рвется к свету, раскрывается изумрудными листочками…
Когда я поднялась и направилась к ростку, вокруг меня царила тишина. Молчали вампиры, волкодлаки, моровики, русалки, кикиморы, Савран и даже аспид. Все стояли в оцепенении, сопровождая взглядом каждый мой шаг.
А я чего? Я подошла, подхватила росток с горстью земли, да и пошла сажать его, болезного.
И тут позади раздалось нервное:
— А… а госпожа лесная ведунья так с каждым может? — спрашивал неожиданно Савран.
— А черт ее знает, — нервно ответил ему Гыркула, который обычно вообще с людьми не разговаривает, — но впечатляет.
И затем еще кто-то из русалок вдруг сказал тихохонько:
— А волосы то теперь совсем черные.
— Чернее ночи, — поддакнула ей одна из кикимор.
Я остановилась, развернулась и сообщила очевидное:
— Вообще-то я еще здесь и все слышу!
— И че? — меланхолично вопросил кот Ученый, проявившись у дерева.
А действительно…
Внимательно посмотрела на кота… кот понятливо исчез. Глянула на русалок — те принялись за работу с удвоенной скоростью. На кикимор… кикиморы на меня смотрели как-то… необычно.
— Дааа, — протянула одна из них, поправляя мухомор в волосах зеленых, — видать аспид как мужик того…
И все посмотрели на аспида. Даже я. Аспид не сплоховал и не смутился, все оказалось хуже — аспид оскалился в широкой и очень плотоядной улыбке, особенно ярко выделявшейся на фоне матового угольно-черного лица. И все как-то сразу решили, что пора бы и за работу, а не стоять тут, рот разинув.
