— Чувствуешь, как бьется твоя собственность?
— Почему это моя? — возмутилась я сразу.
Потому как если собственность, это же мне ответственность нужно нести же.
— Потому что это сердце — твое, — спокойно сказал Агнехран. — Для тебя бьется, и всегда для тебя биться будет.
Я руку быстренько-то и убрала.
Маг настаивать не стал, и продолжать тоже, лишь сел удобнее, спиной о столб полог удерживающий опираясь, подушку на которой я лежала поудобнее перехватил, да и спросил о делах:
— Что произошло?
— Вот если бы я еще и знала, — созналась виновато.
А лишь попыталась приподняться, охранябушка удержал, затем магией притянул к себе кувшин с бокалом хрустальным, воды в бокал налил, мне подал. Пить вот очень хотелось, но едва к губам вода прикоснулась — чуть не обожгла. Я дернулась, маг быстро ту воду от меня убрал, другой кубок притянул. И вот в нем было вино.
— Пей, в нем серебра нет, но и в воде его практически не было, — сказал Агнехран сдержанно, только в той сдержанности напряжение ощущалось. И тревога.
А я, пить собравшаяся, вдруг на руку свою посмотрела — она была вся рука как рука, да только на самых кончиках ногти черные. И я вдруг поняла — черные они не от клюки, и не синяки это подноктевые… это скверна. Это могильная чернота. Это признак нежити!
— Пей, — потребовал маг.
Молча я выпила, бокал ему вернула, да и села, на руки свои глядя внимательно. А потом вдруг поняла — руки, это ведь только вторая стадия. Первая — глаза. И я на мага посмотрела потрясенно, и спросила хриплым шепотом:
— Охранябушка, что с глазами моими?
— Глазки? — он вгляделся оценивающе и уверенно сообщил. — Очень красивые глазки. Мне нравятся.
Глянула на него с подозрением, только вот врать мне не стоило.
— Speculo! — выкрикнула заклинание, словно в другой жизни изученное.
Да едва зеркало появилось передо мной — содрогнулась. Глаза у меня были черными. Самыми что ни на есть черными! Без белка, без зрачков. Черные. Абсолютно черные. И губы им под стать — на белом бледном лице они черными казались! Я… стала нежитью. Вот почему Агнехран закрыл меня и от своих и от моих, вот почему не отпускал, вот почему…
Стоп, но я не нежить!
Уж я-то это знаю точно!
— Я не нежить, — сказала уверенно.
— Я знаю, — спокойно ответствовал Агнехран.
И так он это сказал, что мне интересно стало:
— А если бы стала нежитью, тогда что?
В ответ услышала разъяренное:
— Убью!
Взяла и язык ему показала. Порадовалась заодно, что язык то мой розовый, нормальный, и авторитетно напомнила архимагам всяческим.
— Нежить нельзя убить, только упокоить!
— Тебя успокоить? — мгновенно предложил маг, да только в вопросе от чего-то угроза послышалась.
— Упокоить, — указала на ошибку его. — Успокоить то можно живых, а упокоить…
Рывок, и к губам моим черным, я сама бы к ним ни на миг не притронулась, губы теплые, сухие, твердые прижались. И я бокал с вином обронила. И зеркало. А руки, от чего-то не уронились, они обняли, и вот как только они его обняли, поцеловал меня маг уже по-настоящему, да так, что сердце мое забилось, быстро-быстро, как птица пойманная, или как на свободу выпущенная. И словно взлетаю я, только и держат, что руки его сильные, да дыханием опаляют губы теплые. И хорошо так, так хорошо, словно весна в душе расцветает, а все цветы морозом побитые, распускаются нежданно-негаданно, ароматом леса-поляны наполняют, радостью сердце наполняют и цветут, так отчаянно цветут, как в последний раз…
Вот только цвели они уже свой последний раз, и цвели и отцвели!
И замерла я.
А вот маг нет — сжал в объятиях крепких, губы безвольные поцелуем согреть пытается, а момент упущенный вернуть, хоть на миг, да не вернется уж, и Агнехрану пришлось это принять.
Остановился он, в глаза мои заглянул, да и спросил:
— Что не так, ведьма ты моя лесная?
Улыбнулась невольно — хорошее было прозвище, где-то даже самое правильное. Только проблема одна имелась, и сказать о ней следовало.
— Послушай, маг, — на его руках я вольготно лежала, и будь воля моя, может и еще бы полежала, да только, — ты гордый, охранябушка, ты шел даже когда ходить не мог, ты за топор взялся, когда руки еще дрожали, потому что должен быть не хотел.
И сказав это, поднялась я. Не сразу, и не надолго — пришлось обратно на траву сесть, голова кружилась, пить хотелось, а еще плакать от чего-то.
— Веся, что ты сказать пытаешься? — тихо спросил Агнехран.
Что я сказать пытаюсь? То, что уже говорила, а ты не услышал или услышать не захотел.
И посмотрела я в глаза темно-синие, такие темные и такие синие, улыбнулась безрадостно и сказала честно:
— Вот и я не хочу должной быть тебе, Агнехран-маг, а потому сразу скажу, уж не помню в какой раз — не выйдет у нас ничего. Ты хоть и старше меня по годам прожитым, да только я тебя старше на целую жизнь, пойми это. Ты на себя посмотри, охранябушка, ты еще молод, вся жизнь у тебя впереди, а я хоть и молода, но жизни у меня больше нет.
Странно поглядел на меня архимаг, да и произнес:
— Speculo.
Да и заискрилось по приказу его в пространстве зеркало. Большое, гладенькое и от того хорошо все отражающее. И вот отразило оно — меня. Меня, да только почти прежнюю. И глаза мои цвет свой прежний вернули — сине-зеленые стали, и тьма вся исчезла, и даже губы вместо черных теперь были красные. Уж зацеловал так зацеловал, и вот как мне сейчас лешему моему показаться?
— А вообще это странно, — заметила я, придвинувшись ближе к магу и оперевшись на ногу его, в колене согнутую.
Тяжело мне пока даже сидеть было.
— Согласен, — согласился охранябушка, да к себе притянул, чтобы на него опиралась-откинулась, на грудь его широкую, на плечо сильное.
Так оно было удобнее, а то совсем я что-то ослабела-то.
— Губы словно огнем горят, — вздохнула я, пальцами осторожно к устам прикасаясь.
— Прости, переусердствовал, — покаялся не слишком искренне охранябушка.
Простила уж, да и не злилась вовсе. Хорошо мне с ним было. Хоть и знаю, что маг, что веры им нет, что ничем хорошим это все не закончится, а только… хорошо мне с ним было, здесь и сейчас, так бы вот сидела бы и сидела.
Руку подняла, на пальцы посмотрела — не осталось черноты под ногтями, черноты вообще не осталось, и синяков не было, что странно вообще-то.
— Попробуешь воду? — мягко предложил охранябушка.
— Давай, попробую, — согласилась безрадостно.
