Без микроволновки рагу быстро не разморозишь, а Ингеборг ни за что не отпустит племянницу, не накормив ее как следует.
Карен с благодарностью принимает стакан с черносмородинным соком, откидывается на спинку дивана. Вкус первого же глотка возвращает ее в детство. Ингеборг придвигает стул, садится рядом.
— Ну, овечка моя, рассказывай. Как твои дела? Мы ведь не виделись… Боже милостивый, сколько же мы не виделись?
* * *
Карен незачем напрягать память. Она точно помнит, когда была здесь последний раз. 16 июня ровно одиннадцать лет назад. В четверг. Рано утром она и Джон с Матисом на заднем сиденье приехали на пароме из Хариджа в Равенбю и решили сперва заглянуть на Ноорё, а уж потом отправиться прямиком к ее матери в Лангевик.
Все вышло спонтанно. Ей очень хотелось, чтобы Матис пережил хоть частицу всего того, что когда-то наполняло ее лето. Хоть один денек. Прошлый раз, когда они приезжали сюда, он был совсем маленький и ничего не запомнил. Теперь ему восемь, и воспоминания сохранятся. Ей хотелось запечатлеть в памяти сына частицу своего детства. Маленький противовес всем летним визитам к родителям Джона в Суррей и поездкам в отпуск в Италию, Испанию и Францию.
Ей хотелось, чтобы Матис потрогал рукой мягкую шкурку ягненка, попробовал яйцо, которое снесено не несколько недель назад. Хотелось снять с мальчика ботинки и носки, чтобы его ноги хоть на один день забыли твердые лондонские улицы и школьные дворы. Хотелось, чтобы Матис и Джон познакомились с ее родней, собственными глазами убедились, что она говорила чистую правду о руках тети Ингеборг, таких шершавых, что они походили на рыбью чешую, и о кривоногом дяде Ларсе, которому нипочем не остановить удирающих поросят. Об Эйнаре, с большущей щелью меж передними зубами, об Одде, у которого такие рыжие волосы, что народ в поселке сомневался не только насчет того, кто его отец, но и насчет того, вправду ли брюнетка Ингеборг может быть его матерью.
И о Финне. Старшем ее кузене, у которого плечи шириной с ворота и такие же пронзительно-голубые глаза, как у нее самой. Еще ей хотелось показать им горы, чтобы они глянули на вершину Скальвета, а потом перевели взгляд на морской залив. Чтобы поняли, почему она порой говорила, что Лондон кажется ей слишком маленьким.
О том лете у нее больше воспоминаний, чем об остальной жизни. Приезд на Ноорё и улыбка Матиса, когда он положил руку на мягкую шкурку ягненка. Она помнит телефонный звонок домой и фырчанье Элинор, когда та сообразила, что они обманули ее на день и сперва заглянули к родне на Ноорё. Помнит ее радость, когда они днем позже, чем рассчитывали, наконец заехали во двор лангевикского дома. Помнит душераздирающий плач Матиса, когда следующим утром за садовым домиком его покусали земляные осы, помнит, как держала его на руках, как Джон звонил в медицинскую консультацию, а Элинор спокойно вышла в сад, нарвала ноготков, достала кусочек сахару и приложила все это к укусам.
Помнит поездку на Крит неделей позже. Матис тогда распробовал оливки и съел их столько, что они с Джоном боялись, как бы чего не вышло. Стрекот цикад за открытой балконной дверью, когда они с Джоном занимались любовью, тихо-тихо, чтобы не разбудить Матиса. Помнит она и пляж, где все они просто обхохотались в тот день, что запечатлен на фото у нее на ночном столике дома в Лангевике.
Каждое мгновение сохранено, выжжено в ее душе. Последние бесценные воспоминания.
Ей не хочется вспоминать осень, болтовню об уроках и телеиграх, снежную жижу первых декабрьских дней. И ссору с Джоном тем утром, когда она злилась, что он с похмелья, поскольку накануне праздновал успешное для “Галлахера, Смита и Хорнби” завершение еще одного сложного делового конфликта. Не хочет вспоминать, как он уверял, что ничего не забыл, что по дороге на работу, как и обещал, непременно отвезет Матиса к зубному, вот только выпьет кофе, а Карен лучше помолчать, пока он хотя бы проснется как следует, и где вообще таблетки от головной боли.
Не хочется вспоминать, как раздраженно сказала, что он не в состоянии отвезти ни сына, ни себя. Не хочется вспоминать, как в сердцах села за руль, полагая, что имеет полное право злиться, так как вынуждена работать шофером у похмельного мужа, вместо того чтобы наслаждаться утренним сном, о котором мечтала уже два месяца. Не хочется вспоминать, как на М-25, в районе Уолтем-Эбби, оставила без внимания, что Джон в попытке примирения положил руку ей на колено. Не хочется вспоминать, как спустя всего лишь три секунды мир перестал существовать.
* * *
Шаги дяди Ларса, грузно поднимающегося по подвальной лестнице, возвращают ее к реальности. Карен встречается взглядом с теткой, растерянно, будто совершила дальнее путешествие и вот только что вернулась домой.
— Так ка́к ты? — спрашивает Ингеборг и кладет руку, шершавую, как рыбья чешуя, поверх ее руки.
18
Они подходят один за другим, а как же иначе. Полчаса спустя на кухне полно народу, все обнимают ее или жмут руку, смотря по тому, встречались они раньше или нет.
Первым является Финн. Он живет здесь, в усадьбе, в одном из флигелей, и как раз вернулся домой из Люсвика, с рождественского праздника у тестя и тещи. Сейчас он подходит к кухонному дивану и раскрывает объятия. Карен встает и исчезает в медвежьих ручищах.
С виду Финн по-прежнему хоть куда, думает она. Стал старше, но все такой же симпатичный, каким она его помнит, хотя черные волосы на висках поседели и он старается втянуть живот, когда кладет руки ей на плечи, отодвигает от себя и медленно качает головой.
— Господи, Синичка. Ты ведь должна быть десятилетней девочкой, а не старой каргой, — смеется он.
— Финн… — укоризненно говорит блондинка, стоящая чуть сбоку от него.
— Это Яннике, моя жена, да вы ведь встречались раньше. А это — Хвостик. Или поскребыш, как мама говорит. Появился, когда мы уже решили, что ничем не рискуем.
Он выставляет вперед недовольного мальчонку лет тринадцати. Карен роется в памяти и со вздохом облегчения вспоминает имя.
— Йеспер, да? А двое старших — Даниель и Андреас, господи, им, наверно, уже тридцать. Они тоже здесь?
— Тридцать один и тридцать три. Нет, все праздники на платформе работают. И Эйнар тоже. Не смог отказать корешам, но чертовски расстроится, когда узнает, что ты приезжала. И без того злился, что пропустит Рождество.
“Платформа”, нефтяная платформа компании “Ноор-Ойл” к северо-западу от Гудхейма. Когда закрыли последний угольный разрез, она стала спасением для семей, которым посчастливилось найти источник дохода в другом энергетическом сырье.
— Сурово, — говорит она.
— Тут у нас выбирать особо не из чего, — говорит Финн. — Платформа, “Гроты” или ходи с протянутой рукой, получай пособие, как другие.
— Спина? Все так же?
— Да, — кивает Финн, — черт бы ее побрал. Ни хрена не могу делать тут в усадьбе, а отец больше не в силах. Сама видишь, как тут всё.
