Снаружи, в саду, за освещенной барной стойкой двое молодых парней в старых овчинных шубах и варежках с обрезанным верхом, смешивают коктейли, меж тем как дыхание дымными облачками вырывается у них изо рта. Большие тепловые пушки, видимо, создают снаружи вполне сносный микроклимат, поскольку кое-кто из гостей задерживается у бара, а не спешит вернуться в дом.
Карен знакома со многими из собравшихся. С иными сталкивалась у Коре в его музыкальной компании, “КГБ-Продакшнз”, которой он владеет сообща со шведско-доггерландскими братьями Энглунд, Гордоном и Брюнном. Других она шапочно знает по развлекательным и культурным разделам журналов и по ТВ. В основном музыканты, но есть и чета актеров, причем жена недавно получила роль в голливудском фильме, а муж уже несколько лет сидит вообще без ролей. Восходящая звезда стоит в центре группы почитателей и, запрокинув голову, громко смеется. Если верить бульварным газетам, брак трещит по швам, и, судя по взгляду, каким ее окидывает муж, сплетни не лгут.
Карен подходит к бармену в овчинной шубе, заказывает джин с тоником и, пока ждет, поворачивается в другую сторону. Эйлин и Бу направляются в дальний конец большого сада. Он крепко держит ее за плечо, но отпускает, заметив, что Карен наблюдает за ними. Они останавливаются и словно бы что-то обсуждают. Бу смотрит то на стойку бара, то на Эйлин, которая слушает его, склонив голову. Карен отворачивается, но краем глаза наблюдает за ними. Через несколько минут они возвращаются к дому. Бу обнимает жену за плечи и улыбается, проходя мимо Карен. Эйлин глядит в другую сторону.
Чуть дальше у длинной стойки стоят Гордон, Брюнн и Коре в компании новоприбывшего гостя. Карен замирает, увидев, кто это. Значит, в домыслах СМИ насчет того, что лос-анджелесская группа, два года назад возглавлявшая топ-листы, решила записать новый альбом у “КГБ-Продакшнз”, было больше правды, чем утверждал Коре. Карен давно не следила за новостями музыкальной отрасли, но Джейсона Лавара все же узнаёт. Татуировки, покрывающие бритую голову певца, глазницы и половину щек, не спутаешь ни с чем. Собственно говоря, она не удивлена; последние три-четыре года зарубежные артисты все чаще и чаще обращались в периферийное агентство, которое выпускало все больше хитовых записей. Эти успехи и позволили Коре и Эйрику купить самый большой дом в Тингвалле и обустроить его по своему вкусу.
Украдкой поглядывая на Джейсона Лавара, она отмечает, что вообще-то он куда ниже ростом, чем она думала, но весьма харизматичен.
— Star struck?
[11]
Она вздрагивает от звуков низкого голоса и от теплого дыхания на шее, поспешно оборачивается. Лео Фриис приподнимает бутылку пива “ИПА” и, многозначительно улыбаясь, чокается с ее бокалом.
— Тобой? Да ведь с тех пор, как ты был знаменитостью, минула уйма времени, — говорит она с деланным удивлением.
И тотчас жалеет о своих словах. Тот факт, что Лео Фриис был лидером группы “The Clamp”, они всегда обходят молчанием. Она, конечно, знала о мировом успехе доггерландской группы, хотя жила тогда в Лондоне и думала совсем о другом. Но “The Clamp” она при всем желании не могла не заметить.
А вот внезапный конец, весть о распаде группы и газетные заметки о внезапном исчезновении Лео Фрииса со сцены прошли мимо нее. Все, что случалось в окружающем мире, проходило мимо нее — после той страшной минуты декабрьского дня, когда ее жизнь разлетелась на куски. А когда она вернулась в мир, домыслы по поводу случившегося с Лео Фриисом давным-давно перестали вызывать интерес у СМИ. И минуло много времени, пока она сообразила, что грязный бомж, с которым она столкнулась в связи с расследованием преступления, тот самый Лео Фриис.
Что, собственно, произошло после его исчезновения с эстрады и до возвращения в Доггерланд, она никогда не пыталась разузнать. Сейчас у него есть крыша над головой в ее садовом домике, и, по его словам — и по ее мнению тоже, — он уже не пьет так много и отказался от наркотиков. А благодаря поддержке Коре нередко подрабатывает как студийный музыкант и теперь платит за жилье и еду. Чисто временное решение стало, как и многое в ее жизни, чем-то совсем другим, не тем, на что она рассчитывала.
— Туше́, — говорит Лео, улыбаясь уголком рта. — Чего ты желаешь себе в Новом году? Помимо того, чтобы я съехал, а?
Он достает пачку сигарет, она берет одну.
— Разве я об этом говорила?
— Ну, не словами, пожалуй, но загнанную женщину я распознаю с первого взгляда. Она похожа на зайца, который бежит, не в силах вырваться из луча фар, и одновременно на шимпанзе за решеткой. Так и ты.
— Лестная характеристика.
— Проблема в том, — продолжает Лео, — что буквально каждые два дня ты выглядишь как довольный поросенок. Если б не это, я бы давно съехал.
Карен фыркает.
— Куда? Назад под грузовую пристань в Новой гавани?
Лео пожимает плечами.
— Всегда что-нибудь да найдется. Но серьезно, Карен, если ты правда хочешь, чтобы я…
Он разводит руками и умолкает. Она открывает рот, но не говорит ни слова. Оба молчат, переминаются от холода с ноги на ногу, докуривая сигареты.
Ну и пусть уезжает, думает Карен. Пусть исчезнет из моей жизни, так же быстро, как появился.
— Идем в дом? — Лео затаптывает сигарету в снегу.
Не сказано ничего, и все же она знает. Если я сейчас ничего не скажу, в следующий раз, когда приеду домой, его не будет, думает она. Все станет, как обычно. Весь дом опять будет в моем распоряжении. Спокойный и уютный. И безмолвный.
Решения нет, но она слышит собственный голос:
— Оставайся, ладно?
Но Лео уже отвернулся и шагнул к двери, он ее не слышит.
32
Первое, что она чувствует, — запах ковра. Пресный, пыльный запах шерсти, проникающий в рот и в нос. Знакомый запах печали и тишины, нереальное спокойствие после шторма. И осознание, что никакого после нет. Нет времени перевести дух, нет спокойного залива или гавани, чтобы там укрыться, нет времени собрать силы и починить разбитое. Нет никакого после, есть только до. Одно лишь обманчивое затишье, что царит перед тем, как церковные колокола начнут предупреждать о следующем шторме. Может быть, до следующего пройдут дни, а то и недели.
А может быть, всего-навсего часы.
Не открывая глаз, она прислушивается. Задерживает дыхание и молит: только бы не услышать, что кто-то из детей открывает свою дверь. Но единственный звук, доносящийся с верхнего этажа, как раз тот, от которого сердце успокаивается. Бу Рамнес не закрыл дверь спальни, и громкий храп свидетельствует, что спать он будет еще долго.
Пушистый ворс ковра щекочет щеку, и она открывает один глаз. Зимний мрак за окнами ни о чем не говорит — может, сейчас полночь, а может, полвосьмого утра. Дети в любую минуту могут сбежать по лестнице и потребовать завтрака. Потом взгляд останавливается на светящихся цифрах на плеере: 4.43, и лишь теперь она осознает, что слишком надолго задержала дыхание и что взгляд затуманился. Она осторожно выпускает воздух, делает новый вдох. И теперь приходит боль.
