Карл задерживается, чтобы узнать, нет ли для него свободной комнаты, а Карен с тяжелым сердцем открывает дверь в паб. Обводит взглядом помещение, высматривая алчных журналистов и неуклюжие кофры с фотоаппаратами. Но секунду спустя сердце резко подпрыгивает.
У столика возле окна сидит девушка, склонив голову, читает газету. У нее длинные черные волосы и кольцо в носу.
40
Тревога — как удар молота. Четыре больших шага — и Карен возле столика Сигрид.
— Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?
— Привет, Карен. Спасибо, со мной все в порядке. Ты не рада видеть меня?
Карен молчит, и Сигрид с обиженным видом добавляет:
— Значит, не рада? Очень жаль. — Она выпячивает нижнюю губу. — А я-то в такую даль ехала…
Она наклоняется и поднимает с полу большую сумку. Обеими руками с глухим стуком ставит ее на стол возле пивного стакана.
— Ну так как? А вот этому ты, по крайней мере, рада?
Не отвечая, Карен расстегивает молнию, быстро перебирает содержимое: чистые футболки, несколько пар темно-синих брюк, трусики, носки, зимняя куртка, клетчатый шарф и шапка-ушанка на меху. Шапка ужасная, но теплая. На самом дне — несессер и черные зимние берцы. Не говоря ни слова, она выдвигает стул, садится прямо напротив Сигрид, долго смотрит на нее и медленно качает головой.
— Но, черт… откуда ты узнала?
— Марике позвонила. Сказала, что если ты не получишь другой одежды, то насмерть там замерзнешь или вылетишь с работы.
— И в такую погоду ты поехала сюда. Полный идиотизм, на дорогах сплошные заносы.
Сигрид глядит на нее, вскинув брови и не говоря ни слова, и Карен осознает свой укоризненный тон.
— А вообще-то спасибо. Ты вправду спасла меня, Сигрид.
— Все нормально. Возьми мне пива, в благодарность. Да и себе тоже. По-моему, тебе надо.
* * *
Карл стоит у барной стойки, набирает код банковской карточки.
— Комната нашлась? — спрашивает Карен.
— Каморка, но ничего другого не было. Она предупредила, что сдает ее лишь в крайнем случае. Но что здесь делает дочка шефа?
— Привезла мне сумку с одеждой.
— Наверняка ты ей по душе.
Не отвечая, Карен заказывает две пинты эля, и Карл пристально глядит на нее.
— Знаешь, это не опасно. Когда ты нравишься людям.
— Оказывается, ты еще и психолог-любитель.
— На моей лире много струн. А тебя я теперь читаю как открытую книгу.
— Будь добр, закрой ее. Мне сегодня не до терапии.
Они забирают пиво, садятся рядом с Сигрид. Карен отпивает глоток и молча глядит в окно, слушая, как они обсуждают ситуацию на дорогах. Снег перестал, и фонари у паромного причала кажутся последним надежным аванпостом у моря. Волна запоздалой усталости проходит по телу, и она рассеянно пытается вспомнить этот день. Еще этим утром она проснулась в мастерской Марике в Дункере, а кажется, будто прошла неделя.
Потом в уши проникает голос Сигрид:
— Неужто в здешней глухомани вправду орудует массовый убийца?
— Ты хочешь сказать, серийный убийца, — говорит Карл. — Нет, два убийства на такой эпитет не тянут.
— Фиг с ним, мне без разницы. Так или иначе, псих. Вдруг он сейчас здесь…
Сигрид заговорщицки кивает на другие столики, и Карл оборачивается. Народу в пабе немного, настроение у всех послепраздничное. Двое мужчин лет семидесяти играют за столиком в триктрак, три девушки лет двадцати тычут пальцами в мобильники и регулярно дают друг дружке послушать, то смеясь, то со стоном восклицая: “Господи, какой отстой”. Несколько одиноких посетителей у стойки словно бы целиком углубились во вчерашнюю вечернюю газету, другие устало смотрят по телевизору повтор матча между “Стоуком” и “Ньюкаслом”.
— Думаю, тебе нечего опасаться, — коротко роняет Карл. — По-моему, никто из них не выглядит кровожадно.
— Они разве что убийственно печальны, — говорит Карен. — И все же тебе придется заночевать здесь, в Люсвике, — добавляет она, кивнув на пиво. — После пива за руль садиться нельзя.
Сигрид вздыхает.
— Как раз можно. Я отлично вожу машину, когда выпью, — говорит она, с усмешкой глядя на Карен. — Господи, да шучу я, шучу. Нельзя, что ли?
— Можно, когда это смешно, — ворчит Карен. — Вдобавок ехать домой слишком поздно.
— Расслабься, у меня есть комната. Кстати, отличная. Тетенька из бара сказала, что это последняя приличная комната, какая у нее свободна.
Карен видит кислую мину Карла и быстро меняет тему:
— Ты решила, чем будешь заниматься, ведь скоро начнется новый семестр?
Несколько недель назад Сигрид сообщила, что записалась на основной курс правоведения, но вообще-то не знает, хочет там учиться или нет. В глубине души Карен удивилась, что гимназию она все же закончила с хорошими оценками, несмотря на большие пропуски. Но, к ее ужасу, Сигрид начала расспрашивать о возможностях поступить осенью в полицейское училище. Уже одна мысль, что в будущем Сигрид столкнется с пьянством, наркотиками, взломами, тяжкими телесными повреждениями и всем прочим, что относится к полицейской работе, наполняла ее тревогой.
Сигрид пожимает плечами.
— Я же говорила: не знаю.
— Юриспруденция всегда пригодится, независимо от того, чем ты надумаешь заняться позднее, — начинает Карен. — Верно, Карл?
Карл протестующе поднимает руки.
— Только не втягивай меня. Стало быть, у тебя новая мама, Сигрид, — добавляет он, поднимая стакан.
Секунду-другую царит тишина.
— Черт! — Карл резко отставляет стакан, даже расплескивает пиво. — Я не… я просто… Извини.
— Все нормально, — говорит Сигрид. — Не твоя вина, что мамаша умерла.
Карен вообще молчит. Пульс стучит в ушах, она будто под водой. Будто неосторожно наступила на едва схватившийся за ночь лед и провалилась. Где-то далеко-далеко слышится звук телевизора, голос Карла, который что-то сокрушенно говорит Сигрид, а она его успокаивает. Они совсем рядом и бесконечно далеко.
Не смея перевести дыхание, Карен замерла и идет ко дну. Не смеет протянуть руку и взять стакан, потому что разобьется. От любого движения она рассыплется, разлетится и исчезнет, как хлопья пепла на ветру.
И сквозь хаос до нее доносится тот голос, что нашептывает про границу, которую нельзя переступать. Напоминает о незримой колючей проволоке, окружающей ее существование. Внутри там по-прежнему Матис и Джон. А снаружи нет ничего. Ничего твоего, говорит голос.
Черт побери, она сняла защиту, когда Сигрид неожиданно появилась в ее жизни, грязная, злая, полная собственных бед. И, не думая о последствиях, она принялась вновь заботиться о ком-то, дуть на раны, стараться, чтобы все уладилось.
