В том помещении, которое Сёрен Ларсен назвал кабинетом, на видавшем виды письменном столе красуются швейная машинка, компьютерный монитор и принтер. Корзинки с нитками и швейными принадлежностями, лоскутья детских тканей и папки с выкройками заполняют длинную полку на противоположной стене. Кой-какие рассортированные бумаги в форме справок о выплате зарплаты у Гротов и в информационном бюро, где последние два года неполный день работала Катя, долговые расписки и квитанции о выплатах за дом и несколько справок о состоянии текущих счетов. Все аккуратно уложено в подвесные папки с четкими этикетками. Либо Габриель был аккуратнее, чем она ожидала, либо здешний порядок — дело рук Кати Стууб, думает Карен, закрывая последний ящик.
Искать тайник она даже не пытается; после прокола в доме Фредрика Стууба Сёрен Ларсен заставил своих людей обшарить буквально каждый миллиметр дома на предмет скрытых пространств. К тому же компьютер Габриеля стоял на виду, посреди письменного стола рядом со швейной машинкой.
“Компьютерные игры, — подытожил Ларсен. — По-видимому, в основном пиратская продукция”.
“Наверно, там было и что-то еще?”
“Мейл-счет, соединенный с широкополосным провайдером. Я успел только бегло глянуть, но, насколько понял, там главным образом переписка со службой опеки. Да, еще есть поисковая история в Сети, несколько игровых сайтов, спортивные страницы газет, несколько анонимных форумов сплетен, порнушка… Обычные дела, иными словами. Ты уже все получила, глянь во входящие. Развлекайся!”
Сейчас Карен задвигает верхний ящик письменного стола, оборачивается к Карлу и молча вопросительно глядит на него: не заметил ли он чего интересного.
— Ничего, — качает головой Карл. — Просмотрим остальное и идем отсюда, а?
Гостиная выглядит так же, как в тот раз, когда они были здесь, относительно прибранная, с огромным телевизором, диванами и креслами.
Она подходит к книжному шкафу. На верхней полке четыре фотографии: дети — Локе и Лава, принаряженные, стоящие рядышком на диване, видимо, запечатленные в фотостудии; молодой Габриель на мопеде; белокурая девушка-выпускница, наверно Катя; свадебное фото, где они счастливо улыбаются друг другу. Как всегда, при виде фотографий в доме жертвы преступления Карен становится не по себе. Нарядный парень на снимке, в неловко завязанном галстуке и с широкой улыбкой, мог провиниться черт знает в чем, но никак не заслуживал кончить свои дни в снегу с перерезанным горлом.
По наитию она обводит взглядом полки и замечает то, что искала. Фотоальбом. Каждый снимок аккуратно вставлен в пластиковый кармашек, не иначе как и здесь тоже приложила руку Катя Стууб, разобрала фотографии, которым не нашлось места на полке. Порядок хронологический, Карен перелистывает всего две страницы, и ее подозрения подтверждаются.
Фото сделано, должно быть, тридцать пять лет назад. Худенькая молодая женщина с темными кругами под глазами равнодушно смотрит в объектив, словно бы сгибаясь под тяжестью младенца в голубых ползунках, который сидит у нее на руках. Выглядит Ульрика Стууб совсем не радостно. Рядом с ней стоит Фредрик Стууб — ему лет сорок, — одной рукой обнимает дочку за плечи, а другой заслоняется от солнца. Стариком с седыми клочьями волос, которого Карен помнит по вскрытию, он станет еще не скоро. В солнечных лучах волосы на фотографии сияют огненной рыжиной. Точь-в-точь как у Одда.
— Нашла что-нибудь или можно уходить? — доносится из кухни голос Карла.
— Ничего. Идем отсюда.
Чертыхнувшись про себя, она ставит альбом на место.
62
Пустым взглядом Карл Бьёркен смотрит на экран, хотя еще несколько минут назад закончил просмотр информации из компьютера Фредрика Стууба. Мысленно он вернулся домой в Санде, к Ингрид и детям.
Прошлый раз, когда ездил домой, он думал, что сумел в последнюю секунду предотвратить назревавшую ссору. И выходные действительно получились именно такие, как он и надеялся; дети были на удивление послушны, а они с Ингрид старались избегать темы.
Но поздно вечером в воскресенье, после любовных утех (второй раз за эти выходные), он совершил первую ошибку. Тяжело вздохнул, включая будильник на мобильном телефоне, и сказал, что долго спать ему не придется.
“Ты хочешь сказать, в отличие от меня, — сказала Ингрид. — Вот посидишь дома один с детьми, тогда и посмотрим, долго ли тебе придется спать”.
Ишь, куснуть норовит, готова испортить все, что до сих пор было парочкой спокойных дней, — и разочарование заставило его забыть об осторожности. Тут он и совершил вторую ошибку.
“Не понимаю, почему тебе невтерпеж вернуться на работу, ты ведь ее не любишь, — сказал он. — Каждый вечер приходила домой и знай жаловалась, как тебе там не нравится и как ты хочешь ее поменять”.
Так оно и было. Работе Ингрид в информационном отделе дункерского областного управления сопутствовало вечное разочарование из-за опрометчивых, экономически вынужденных или попросту глупых решений, которые, как ожидалось, благодаря “превентивным информационным выступлениям” могут в среднем обеспечить успех. И Карл действительно считал крайне несправедливым, что Ингрид второй раз обошли повышением, отдав предпочтение молодым двадцатитрехлетним мужчинам, чей послужной список выглядел бы правдоподобно у людей вдвое старших. Ингрид все чаще испытывала потребность выговориться, стряхнуть за ужином дневную фрустрацию, все чаще читала объявления о вакансиях.
Вдобавок сегодня позвонила дневная няня, сообщила, что переезжает к сестре в Амстердам. А они, ледяным тоном подчеркнула по телефону Ингрид, не стоят в очереди в детский сад. Карл считал, что незачем платить по 300 марок в год за место в очереди, раз удалось найти превосходную дневную няню.
Время ожидания по меньшей мере восемь месяцев, сказал чиновник. Как минимум. Но, возможно, только до осени, если им повезет.
“А как, по-твоему, я вообще найду новую работу, если буду торчать дома?” — сказала Ингрид чересчур спокойным тоном.
Лучше бы кричала.
Как только закончим это расследование, поговорю со Смеедом, думает Карл и медленно отводит взгляд от экрана. Пусть привыкнет к мысли, что некоторое время меня не будет. Карен вернулась на службу, и ему все равно скоро придется искать постоянную замену Йоханнисену, ведь мужику уже, черт подери, за шестьдесят.
Но о том, что давным-давно гложет в глубине души, о том, что действительно вызывает у Карла Бьёркена тревогу, Ингрид словом не обмолвилась. Почему не высказала очевидное? Промолчала, что и сам Карл уже который год изо дня в день терзал ее барабанные перепонки, обрушиваясь на идиотов на работе. Снова и снова сетовал на безудержное пресмыкательство Вигго Хёугена перед политиками, на явную нехватку лидерских качеств у Юнаса Смееда, на резкие перепады настроения и недостаток обходительности у Карен, на треклятую озлобленность Йоханнисена, которая давила на весь отдел. Уж если кто каждый день и негодовал по поводу работы, так это он сам.
