- Ладно! Пойдём в клуб, - согласилась я.
Надоело всё. Развлечься захотелось и напиться, если честно.
Не успели мы с Надюшкой за барную стойку сесть и наклюкаться для начала, как к нам подсели два видных мужчины. Слово за слово и мы уже за их столиком сидим. Продолжаем пить, смеяться. Потом вроде танцевать? А утром я просыпаюсь в своей постели, с головной болью, без одежды и без памяти. Рядом в постели никого нет. Вроде была не одна. Кто-то домой привёз. Ничего не помню.
В последний раз я так пила, когда жениха на чистую воду вывела. Отменила свадьбу и напилась до потери пульса с Надькой. Мы ещё тогда на лимузине, арендованном на свадьбу, ездили по городу. Надя шофёра совратила и напоила. Как тогда нас гайцы не остановили. Не знаю. Во общем весело было. А вчера как было? Не помню.
Лежу и прихожу в себя. На кухне кто-то есть. Гремит кастрюлями. Мама. Больше не кому. Будет читать нотации, как всегда.
- Мамуль! – зову я. – Мамуличка! Принеси своей непутёвой доченьке водички!
Сушняк.
Дверь открывается и в комнату входит «мамулечка» в лице Алёши Ольшанского. Я чуть сознание не потеряла. Как?! Я с ним! Как? Неужели я переспала по пьяни с ребёнком. Я дрянь! Натягиваю одеяло до подбородка. Дыхание сбивается, а сердечко, ой, сейчас остановится. И самое поскудное, я ничего не помню.
Он подаёт мне стакан с бурлящей жидкостью. Трясущимися руками беру. Немного расплескала на постель. Стараюсь пить годками, а самой хочется, как лошадь, вёдрами. Пока я пью, мой ученик усаживается на кровать и, прищурив глазки, довольно улыбается. Молчит. Господи, лучше бы говорил. Легче было бы. Вот, что ему говорить? Что спрашивать?
Я ставлю пустой бокал на прикроватную тумбочку. Бегая глазами по чертовки соблазнительному мальчику, напрягаю память. Как это было? Голова начинает ещё больше раскалываться, и я падаю на подушки со стоном.
- Ты пьяная такая прикольная, - наконец-то слышу я.
- Не «ты», а «вы», - вот дура после вчерашнего, это звучало неуместно.
- Ты вчера мне сама предложила перейти на «ты», - его рука ползёт под одеяло.
Я медленно подтягиваю ногу к себе.
- Мы вчера… Э … между нами…. – я пытаюсь подобрать слова, - ты и я …
- Ничего не было.
Я выдохнула. И тут же смотрю на него, недоумевая.
- А почему я голая?
- Я раздел тебя. Тебе плохо было. Таксист, останавливался каждую минуту, пока довёз нас, - он загадочно улыбнулся.
- Я приставала к тебе? – прячу лицо в одеяло.
- Да. Чуть устоял. Ты, Вика, такое вытворяла, пока я раздевал тебя, - его рука продвинулась дальше и всё-таки добралась до моей лодыжки.
Оооо! Всё сейчас взорвусь. И не знаю от чего. От стыда или желания. Его пальцы такие нежные.
Вместо желания поближе придвинуть к нему ножку, я отпихнула его руку.
- Вчера не захотел, сегодня чего лезешь! – буркнула я.
- Хотел, но ты вчера такая пьяная была. А я хочу с тобой трезвой.
Вот это признание. Десять мальчику! Упустил ты, мальчик, свой джек-пот в постели секси-учительницы. Домой собирайся! Я отрезвела.
На всю комнату раздаётся песня Любе «комбат-батяна». Я закрываю голову подушкой. Такой рёв музыки, разрывает мозги.
- Да, пап! – слышу сквозь подушку. – Нет, я дома не ночевал. У девушки. Да, ладно, бать! – смеётся. – Мы внуков тебя ещё не делали! Ну, пока не выгонит. Хорошо. Потом познакомлю. Пока.
Он отключает телефон. Я офигеваю. Ничего себе отношения у папы с сыном. Такие доверительно-дружественные. Сын дома не ночевал, а папа только посмеялся и подколол на счёт внуков. Мне двадцать семь, а моя мама до сих пор мне мозги полощет.
- Какая старомодная песенка, - мычу я под подушкой.
- Зато подходящая, - говорит Алёша, и стаскивает с меня подушку.
Его тело нависает надо мною. О, нет! Только не смей. Не смей. Ускользая, ужиком, в сторону, пытаюсь избежать так желанных мне поцелуев. Он тянет уже одеяло, и глаза мутнеют от состояния – стояния у него, а я отчаянно сопротивляюсь.
- Нет! – шепчу я, прикрывая уголком одеяла грудь. – Мне надо в ванную, а тебе домой.
- Никуда я не пойду, - заявляет твёрдо Лёша, - ты мне должна день за спасение.
- Чего? – насупила я брови.
Какое спасение? И тут память кувалдой бьёт по голове. Ай! Я вчера стала причиной драки. Один из мужчин, с которыми мы проводили весело вечер, полез ко мне под платье. Я была против, а он грубо настаивал. Алёша вырубил злого дядю. Благо силы у мальчика много. Началась потасовка, и мы убежали. Потом такси. Потом моя квартира. Потом… боже я говорила ему это. Мой милый мальчик. Я тебя хочу! Иди ко мне! Ну, что скромничаем! Лучше бы не вспоминала. Покраснев, как помидор, я закрыла глаза руками.
- Вспомнила? – целует он мою, открывшуюся грудь. – Назови меня ещё, милым мальчиком.
Издевается. Только не целуй меня там! Его губы ползут вниз. Я подскакиваю, отстраняя Ольшанского.
- Не надо! Прости меня, пожалуйста. Мне так стыдно, Алёша. Тебе ещё нет восемнадцать, я так не могу, - тяжело дыша, я выставила руку, упираясь ему в грудь.
Сквозь футболку, ощущаю, как бешено колотится его сердце. Моё не менее бешеней бьётся.
Он опускает голову.
- Только семнадцать причина?
- Да.
- Но, ты должна мне день, - поднимает карие глазки на меня, мой мальчик, - Собирайся.
- Куда? – укутываясь в одеяло, спрашиваю я.
- Увидишь.
Блин, ещё мальчишка, а ведёт себя, как мужчина. Как настоящий мужчина. Меньше слов, больше дела. Жаль, что нас разделяют целых десять лет. Будь он старше, я сама оседлала его, не спрашивая. Да и так не жеманничала.
- Выйди, - прошу я.
- Да, что я там не видел, - хитро ухмыляется, мой мальчик, но всё же выходит.
У меня ещё не было таких насыщенных выходных. Я отрывалась, как девочка, забыв, что мне двадцать семь лет. Никогда не играла в пейнтбол. Оказывается, Алёша, профессиональный игрок в мини – стрельбища. Увлекся ещё в седьмом кассе. Ездил с отцом, потом один. По мягкому месту я прилично шариками отхватила. Больно бьются заразы. Синяки выступили сразу, что сесть на попу было больно. А мой мальчик, смеялся, видя, как я усаживаюсь на скамейку в кафе в этом же загородном комплексе активного отдыха. Домой я вернулась уставшая. Возле дверей всё же позволила Ольшанскому поцеловать меня. Нас застукала соседка. Злая тётка. Поцокала языком, сказав: «распустились совсем, и вы туда же, а ещё учительница». Пофиг! Мне было пофиг. А что учительница, не человек? Простые женские радости ей не подвластны? Ольшанский рвался в мой будуар, но я отказала.
- Будет восемнадцать, жду! – пошутила я, закрывая перед ним двери.
