Господи, что там было. Детей малых жалко. Внучка бабы Софы на днях родила. Всю семью вытаскивали с дома не только немцы и наши полицаи помогали.
Я не вышла на улицу в тот день. Племянник прибежал, как только раздались крики и детский плач. Прижав к себе Петрушу, я рыдала. Это всё, что могла я сделать для Зеленских. Оплакивать их и молчать.
Первые месяцы было очень страшно. Мы с Петрушей вскакивали с постели каждую ночь, стоило нашему или соседскому псу залаять. И мне было чего бояться. Помимо малолетнего племянника, на моём попечении был раненый солдат. Я нашла его у самых дверей моего дома, выйдя на скулёж Дымка. До сих пор не могу понять, почему пёс не залаял на чужого. Дымка жалобно скулил, виляя хвостом, словно разбирался теперь кто свой, а кто нет.
Три месяца я прятала лейтенанта Гадаева на сеновале. Выходив, провела тёмной ночью к опушке леса. Мой старший брат Илья уже знал о моём подопечном и ждал нас. Больше я Гадаева не видела. Лишь слышала от редко наведывающегося брата, что ушёл за линию фронта.
Время. Его течение не остановить. Первый год прошёл и забрал собою надежду на скорое освобождение. Надежду забрал, но оставил веру, что мы всё равно победим. Пусть не сейчас. Потом. Не один советский человек не позволит сапогам врага топтать свою землю. Мы в это свято верили. И я верила. Верила, даже когда в мае 42 соседский мальчишка шепнул о смерти Ильи. Они уходили болотами от прочёсывающих лес немецких солдат. Мой брат остался с несколькими партизанами прикрывать отход отряда. И остался там навсегда.
Оплакивать брата у меня не было сил. Я только вошла в дом и сев за стол, бесцельно смотрела в окно. Даже не помню, что я видела. Окно выходило на главную улицу деревни. Там всегда многолюдно. И я не помню ничего. Потому что ничего не видела. Перед глазами был мой старший брат. Моя последняя опора в этом мире и надежда на защиту.
В том же месяце в Оболянку прислали новую роту для охраны и контроля. Тех отправили на фронт. Совсем расслабились немецкие солдатики в нашей тихой деревне. Пили, дебоширили, за девками бегали. Брали пример со своего командира. Тот у вдовы кузница квартировал. Она своего мужа споила и на тот свет отправила. Теперь и за немца принялась. Хорошо так принялась. Самогонки ему каждый вечер наливала и говорила:
- Это традиция.
Немец пил. Допился.
Приехал какой-то ихный майор, а он и лыко не вяжет. Вот их и сослали на фронт.
Командир новоприбывшего отряда у вдовы не поселился. Не советовали. Пройдя по всей деревне, остановился у моего дома.
Дом, конечно, большой и хороший. Единственное, что осталось от кулацкого добра у нашей семьи.
Я в тот день, задрав юбку по самые ляжки, мыла пол. Дымок нарывно залаял, не успела я разогнуть спину, как в дверях уже стояли староста, учитель Богдан Леонидыч и немецкий офицер.
Староста ухмылялся, нагло смотря на мои ноги.
Богдан Леонидыч опустив глаза, ковырялся носком ботинка в полу, будто он не деревянный, а земляной.
Немецкий офицер чуть улыбнулся, посмотрев на меня.
Я быстро отвела глаза на «своих».
- Что надо? – спросила я, бросая тряпку в таз.
- Принимай постояльца, Аглая! – словно сватая, сказал староста. – Лейтенант Арн Шмид будет жить у тебя.
- Зачем мне он? – поправляя подол, я снова бросила взгляд на немца.
Красивый, но враг. Был бы нашим, ох, проходу бы ему девки не давали. А так сторониться будут. И глаза, как небо. Такие же ярко-голубые. Светятся добротой. По глазам так и не скажешь, что фашист.
- Как зачем?! Тебя и не спрашивают. Сказали, будет жить, значит, будет. И обстирывать его будешь. И кормить. И…
- Спать укладывать, - закончила я требования старосты.
- И спать, если герр офицер захочет, - недвусмысленно намекнул прихвостень фашистов.
- А немного ли хочешь ты? – негодуя от наглости старосты, спросила я.
Мой вопрос привёл старосту в бешенство. Он мигом покраснел, как помидор. Чуть не скрежеща зубами от злости, поддался вперёд ко мне.
- Ты, Аглая, видно забыла, кто сейчас власть? Могу и напомнить, - пригрозил он.
Офицер что-то забормотал на своём и старый учитель тут же перевёл.
- Герр офицер спрашивает, хозяйка против, чтобы он жил у неё.
- Скажи ему, что нет. Рада баба, - за меня ответил староста.
Переводчик перевёл, а офицер улыбнулся и опять на своём что-то сказал. Но уже более весёлым тоном.
- Герр офицер сказал, что не будет вам обузой. И если вам понадобиться помощь, по хозяйству он поможет, - быстро перевёл Богдан Леонидыч.
- Ага, уже надо. Пусть корову подоит, - махнув рукой в сторону дверей, предложила я.
Староста закрутил у виска пальцем.
- Ты дура! Офицер и корову доить! Аглая, о племяннике подумай, прежде чем нарываться на грубость! – сказал мне он, а переводчику посоветовал не переводить мои слова.
- Как не переводить? – растерянно говорил старик. – Он требует.
Староста вздохнул и, помахав кулаком мне, буркнул:
- Дура.
Офицер засмеялся. Мои слова его не обидели. Он снял китель. Засучил рукава и сказал:
- Давай подаю, - через переводчика.
Корову герр офицер подоил в тот день. Оказывается, немец вырос на ферме. Он умел не только коров доить, но и гвоздь в стенку заколачивать, пилить брёвна, колоть дрова, ремонтировать забор. Мастер на все руки и чужой солдат.
Я сама не заметила, как из фашиста он стал для меня человеком. Я называла его Арн. Он, улыбаясь мне самой доброй улыбкой, говорил два слова на русском языке «люблю Аглая». И этим словам я научила его. Наша любовь стёрла границы. Всевозможные препятствия для самых чистых и светлых чувств на земле. Как же сильно я его любила. И он любил меня не меньше. Я была для Арна больше, чем просто местная девушка, греющая ему постель. Я стала ему родной душою. Он рассказывал мне об отце, матери, сестре. Рассказывал о доме в маленькой немецкой деревушке. Я, не знавшая немецкий, понимала, о чём он говорит.
Лёжа рядом с ним, я не переставала думать, что древняя легенда о Вавилонской башне правдива. Нас разделили, чтобы мы не понимали друг друга. Непонимание порождает ненависть. А ненависть делает нас глухими и слепыми. И только искренняя любовь способна снять пелену с наших глаз и даровать нам давно утраченный слух.
Когда немцы уходили, Арн звал меня собой. Я не пошла за ним. Не смогла. Во мне была уже жизнь. Та маленькая частичка нас обоих, связавшая наши души и сердца навеки вечные.
Да, я предательница! Для вас предательница. И сейчас этот капитан занёс руку, ударить меня за любовь к врагу. Мне не спрятаться от него. Не избежать удара. Я даже не могу позвать на помощь. Никто не заступиться за меня.
